Медвежья напасть

Велика земля тунгусская, конца-края ее не разглядишь, если бы не современные карты. Стоит на впадении таежной реки Чайки в Большую Ерему еле заметное с воды зимовье – только крыша с трубой торчит из густых прибрежных зарослей. От деревни оно находится совсем близко, по местным меркам – всего каких-нибудь шестьдесят километров тайгой или четыре дня пути по реке.

Не успела наша моторка ткнуться носом в песчаную косу, как нам навстречу выбежала огромная лайка размером с русскую псовую борзую. Боже, я и не видел раньше таких крупных лаек! Вслед за собакой, на тропе, ведущей к зимовью, появился невысокого роста человек в клетчатой рубашке и зимних, несмотря на август, шерстяных брюках.

- Ничего себе у вас кобелек, крупненький! – начал я разговор, здороваясь.

– Это не кобель, это сука, а кобель вон там, под лабазом привязан, – ответил хозяин, протягивая мне в ответ руку.

Мой товарищ – местный охотник, идущий вслед за мной по тропе, пояснил, что у дяди Володи всегда такие собаки крупные, потому как зверовые!

Дядя Володя, а если полностью, то Владимир Степанович Сафьянников – охотник с пятидесятилетним стажем, потомок древнего казацкого рода, осевшего на берегах Нижней Тунгуски еще лет двести назад. Несмотря на свои 67 лет, выглядит он вполне залихватски – высоко поднятая голова покрыта пышными кудрями с проседью, нос с горбинкой (признак непокорного характера), прямая спина, без привычной ля современного человека сутулости. Ну ни дать ни взять – Григорий Мелихов! При всех этих достоинствах даже невысокий человек (что можно сказать про дядю Володю) кажется внушительным и значимым, и это прекрасно дополняется отсутствием суеты в движениях и заметной немногословностью.

Поднявшись от реки к зимовью, замечаю еще двух привязанных собак, чуть уступающих по размерам первой, но все равно очень крупных. Прибывшие с нами две собаки, решившие навести на Чайке свои порядки, были в мгновение ока свободно бегающей дяди-Володиной Белкой опрокинуты вверх лапами и получили такой урок гостеприимства,

что отступили к реке и больше на территорию хозяев носа не совали. Озаботившись тем, что при таком раскладе мы рискуем остаться без собак, я попросил Владимира Степановича привязать «гостеприимную» Белку, на что он ответил: «Привязать-то, конечно, можно, но лучше пусть так бегает, от греха подальше». О каком грехе говорил дядя Володя, я узнал позже.

***

Тайга для охотника-промысловика – нечто большее, чем место работы. Охотник не только в ней охотится, он живет

тайгой. Весь его быт и ритм жизни нанизан на нее, как разноцветные кольца на детскую пирамидку, развивающую не только цветовое восприятие мира, но и навык укладывать суть вещей и поступков в правильный устойчивый порядок.

Самое тяжелое испытание для охотника-промысловика – остаться без тайги! Именно по этой причине Степан Сафьянников давно просил двух своих сыновей, отправлявшихся на Чайку, прихватить его с собой, если не на промысел или на рыбалку, то хотя бы на несколько дней сенокоса. Почти слепой и глухой старик, всю жизнь проведший в тайге, сильно тосковал по Чайке, по шумящей под зимовьем шивере, по путикам, доставшимся ему в наследство от отца, а тому – от деда, по терпкому запаху нагретой солнцем таежной тропы, по всему тому, что было неотъемлемой частью его молодости и зрелости и вдруг оказалось таким потерянным для его старости.

Сыновья привезли отца на Чайку в конце июля: «Пусть батя посидит где-нибудь в тенечке, подышит таежным воздухом, вспомнит молодость, а то совсем по тайге стосковался». Так и поступили, усадили престарелого отца на чурбак под навесом, а сами пошли по паберегам литовками траву пластать – коням сено заготавливать. Собаки увязались за охотниками в тайгу, оставив зимовье без охраны. Кто же тогда мог предположить, что именно в тот день и в тот момент случится страшная трагедия?! Когда вернулись, обомлели! Оказалось, что в отсутствие охотников и собак пришел к избе медведь и изодрал беспомощного старика в клочья! Что смогли собрать, то похоронили. Именно с того дня и началась у братьев Сафьянниковых настоящая война с медведями, которая продолжается и по сей момент. Причем война эта ожесточенная и имеет обоюдный характер.

Нет, пожалуй, на всей Большой Ереме другого зимовья, на которое бы так напористо лезли местные медведи. Вот уже много лет Сафьянникову приходится держать настоящую оборону от косолапых, стремящихся во что бы то ни было разорить его базовое зимовье. Бывало, что за сутки «на базу» заглядывали три, а то и пять медведей. Вот по этой-то причине и держит Сафьянников одну из собак на вольном выгуле, уверенный, что она всегда предупредит его о близком появлении медведя.

Действительно, пройдя вверх по Большой Ереме около полутысячи километров, мы больше нигде не встречали такого огромного количества разнокалиберных медвежьих следов, как на Чайке. Логически объяснить этот медвежий феномен невозможно. В разговоре с Сафьянниковым я пошутил, что, если верить легендам о единении человека и медведя, то можно предположить, что когда-то на Чайке было какое-нибудь религиозное сооружение, к которому и поныне стремятся души людей, переселившихся в медвежье тело.

Охота Сафьянникова на медведей не носит какого-то специального характера. Он не бегает за ними по тайге, не выслеживает на звериных тропах, не подкарауливает на приваде. Охота дяди Володи на медведей больше похожа на оборону от непрошеного агрессора, в которой все методы хороши. Главной защитой все же считаются собаки. От обилия медведей в тайге и от частых встреч с ними лайки так поднаторели в работе по медведю, что не упустят даже самого крупного и опасного. Я, честно говоря, боюсь себе представить, что они могли бы сотворить с подсадным медведем на какой-нибудь подмосковной притравочной станции! Что и говорить, такие грозные зверовые собаки – вполне надежная защита, но ведь на зимовье они бывают только вместе с человеком, а в его отсутствие все остается на разграбление шарапинкам (одно из местных названий медведя).

Я, наверное, не ошибусь, если предположу, что в тунгусской тайге медведей больше, чем людей. Официальные данные утверждают, что плотность населения в этих местах составляет всего 0,03 человека на один квадратный километр, или один человек на 33 квадратных километра. Естественно, что эти показатели являются усредненными и не учитывают, что большинство обитает в деревнях и поселках, так что в далекой тайге эта плотность еще меньше. Если людей как-то можно посчитать, то «хозяев тайги» не способна посчитать ни одна математическая система. Одно лишь можно утверждать точно – медведей в тайге с каждым годом становится все больше и больше, а людей – все меньше и меньше. В такой радикально изменившейся ситуации уже не человек охотится за медведем, а чаще медведь атакует человека, так как при отсутствии жесткого охотничьего прессинга страх зверя постепенно улетучивается.

Перед тем, как мы уехали с Чайки, Владимир Степанович показал нам выстроенную им систему обороны базового зимовья от медведей. «В противном случае, – сказал он, – разнесут они тут все за одно лето! Я уж и позабыл, когда стекла в окна вставлял! Только окно застеклишь, отлучишься домой на недельку – все уже повыбито! Так на пленку и перешел. Пусть рвут!» Несмотря на то, что зимовье у Сафьянникова большое и прочное, никаких особо ценных вещей, и особенно продуктов, он в нем не хранит – бесполезно, медведи все равно доберутся! Одно спасение от них – лабаз на высоких столбах, обитых железом, чтобы невозможно было вскарабкаться. Когда-то на речном склоне был ледник, в котором охотники хранили добытую рыбу и мясо, но медведи так повадились его разорять, что пришлось от него отказаться.

Чтобы уменьшить «вредное воздействие» медведей на зимовье, на тропах к нему Сафьянников устанавливает петли. Понятно, что это противозаконно, но ведь делает это дядя Володя не ради наживы, а исключительно в целях безопасности и самозащиты. Как трофей медведь Степановичу не интересен – толку с него никакого: мясо есть опасно, шкура никому не нужна и нет смысла вытаскивать ее из тайги в деревню. Разве только желчь? Так много ли ее надо для личного потребления? Продать-то ведь некому! Именно по этой причине попавшие в петлю медведи чаще всего съедаются своими же собратьями. «Да вот, дня за четыре до вашего приезда, – рассказывает Владимир Степанович, – всполошились среди ночи собаки. Вышел я на двор, слышу, а на тропе медведь ревет – наверное, в петлю попал. Ночью, естественно, смотреть не пошел, дождался утра. Собаку вперед пустил, сам подхожу осторожно, слушаю, когда собака залает. Она забрехала где-то в стороне и стала в распадок уходить. Что за чертовщина?! Оказалось, что на рев попавшего в петлю медведя пришел другой, додавил собрата, вырвал из петли и утащил на профиль (просеку). Там, что смог – то сожрал, а остальное мхом и игольником засыпал, чтобы мясо прокисало. Теперь надо втройне ухо держать остро, так как он долго тут ошиваться будет».

Конечно, с точки зрения охотника-любителя, живущего где-нибудь в Центральной России и не знакомого с суровыми буднями таежной жизни, все рассказанное выше может показаться жестоким и даже недостойным настоящего охотника, но на самом деле это обычная таежная практика, в которой человек и зверь имеют равные шансы на жизнь и смерть, где ты из преследователя мгновенно можешь превратиться в преследуемого, даже если ни на секунду не будешь расставаться с оружием. Только бдительность и звериный инстинкт самосохранения способны обеспечить тебе безопасность в условиях дикой, почти безлюдной тайги.

P.S. На всем протяжении нашего подъема по Большой Ереме, когда в конце трудного дня мы добирались до очередного проходного зимовья, я обращал внимание на то, что мой товарищ, который охотится в этих местах уже около 30 лет, всегда подходит к избушке с карабином наготове. Когда я поинтересовался, зачем он это делает, ведь собаки уже проверили зимовье, то он ответил просто: «Это привычка, выработанная годами! Сколько раз было так, что ты подходишь к зимовью с одной стороны, а шарапинка в это время стоит с противоположной. Конечно, неожиданное появление человека его напугает, но вот во что это выльется – предугадать  невозможно!»