Журнал
Байки про Боба
И главный герой, и остальные действующие лица этих баек суть персонажи вымышленные, составленные из характеров и черт множества людей, с которыми автору приходилось встречаться в экспедициях, на охоте и на работе. А потому, если кто вдруг узнает в них своих друзей или, паче чаяния, себя, то покорнейше прошу на зеркало не пенять!
ШАПКА
Боб – толковый охотник и меткий стрелок, но это так, к слову, а дело в том, что жена ему на сорокапятилетие подарила шапку. Шапка была ондатровая, волосок к волоску, ладно пошитая – загляденье, а не шапка. Надо заметить, что Боб и сам-то весьма неказист с виду и одевается всегда так, что кажется, будто его из помойки только что достали, а отряхнуть еще не успели. Скуповат мужичок, а потому донашивает вещи до непотребного состояния, впрочем, и новое на нем смотрится, как у старьевщика выпрошенное. Но шапка... Шапка была царской и на голове Бобовой сидела уверенно, по-хозяйски.
Боб в то время занимал пост. Не бог весть какой начальник был, но все же на руководящей работе. Шапка впору к должности его пришлась, потому, как всем известно, что ондатровая шапка – начальственный головной убор. Берег Боб шапку пуще глаза. Снимал-надевал бережно, словно хрустальную вазу в руки брал. Нравилась ему шапка, чувствовал он себя в ней человеком солидным. Да и то сказать, жена его – женщина строгого нрава и решительных действий – небрежения к своему подарку не потерпела бы.
А вышла с шапкой такая история. Собрались мужики на лося. Отъезд в пятницу вечером. На службу все пришли с рюкзаками-ружьями и перед отъездом переоделись. Ехать на машине получалось мимо Бобова дома, поэтому он с собой на службу ничего не взял, мол, подождите, мужики, у меня уже все собрано, я мигом обернусь.
Велели ему, чтоб живой ногой, и Боб побежал домой переодеваться. Тут-то все и произошло. В спешке, выбегая из дома, схватил Боб шапку, да не старую, перешедшую уже в разряд охотницких, а новую. Спохватился в машине, когда уж отъехали. Что тут сделаешь? Сидел, переживал молча, сам себе наказал быть на охоте аккуратным и внимательным и шапку оберегать. Сначала вроде все в порядке было, Боб о шапке постоянно помнил, и ни в дороге, ни вечером, на базе, шапка не пострадала, а потом все завертелось колесом, пошло-поехало. Зверя взяли не сразу, побегать пришлось на славу. Не так чтобы совсем язык на плечо, но вполне достаточно для сознания, что лось заработан честно.
Стрелять Бобу в этот раз не пришлось, и, хотя бык-трехлетка после выстрелов соседа и десяти шагов не прошел, ткнулся головой в куст и завалился на краю небольшой полянки, Бобу все казалось, что у него получилось бы еще лучше. Опять же досадно было, что голова лосиная не ему достанется. Потому пребывал Боб в слегка возбужденном состоянии и ощущал некоторую обиду на несправедливости судьбы.
Однако Бобовы переживания никого не волновали, и дела шли своим чередом. Как водится, «на кровях» пригубили, и егерь пошел на базу за лошадью. Бычка разделали быстро и, коротая ожидание, помянули его еще раз. Погода растеплилась. Ватники расстегнули. Шапки на мешках лежат. Мужики оживились, пошли шутки, подначки. Народ все зубастый – охотоведы. Разумеется, давай Боба подначивать, а тому много не надо – заводится с пол-оборота, а после чарочки и подавно. Бог весть с чего началось – да только о стрельбе заговорили, о меткости. Боб – стрелок известный, руками машет, кричит, с каждым и со всеми одновременно спорит. Тут возьми кто-то, да и скажи:
– Попадешь ли ты, Боб, из своей пятизарядки пулей влет?
– Запросто!
– Ври, брат, да не завирайся. Пулей – это тебе не дробью.
– Я вру?! Да я!.. – Боб ружье схватил, загнал патрон в патронник. – Бросай!
Взлетела чья-то шапка. Бац! Пуля завертела шапку в воздухе. Бац! Пройдя вскользь, вторая пуля вспорола мех. В воздухе закувыркались клочки шерсти и ваты. Боб опрометью бросился к упавшей в снег шапке, поднять, кинуть к ногам недоверчивых оппонентов доказательство своего мастерства. Подбежал, глянул и застыл, кровь отлила от лица. У его ног лежала его же собственная вусмерть расстрелянная шапка.
САПОГИ
Был канун охотничьего праздника – открытия осенней охоты. Ласковый, не жаркий, нет, – теплый август. Открытие сезона в этот год не откладывали под разными предлогами, и утиные выводки, поднявшись на крыло, еще не успели отлететь на большую воду, а шарились по траве и камышам. Охота обещала быть интересной и для полазистых добычливой. Истомившись за длинное и никчемно-пустое московское лето, ощущая внутри своей, прямо скажем, весьма прозаической души пение какой-то поэтической струнки, Боб терпеливо потел в вагоне переполненной дачниками электрички. Он не замечал ни орущих детей, ни грязи, ни вони, глаза его были мечтательно неподвижны. Боб ехал на охоту.
Путевку удалось достать в хорошее место, где и утки есть, и чужая дробь на голову сыпаться не будет. Народ также ожидался все больше знакомый, что обещало душевные вечерние посиделки с соответствующим количеством подкрепляющего. Нет, Боб не пьяница, но кто же на охоте не опрокидывал чарочку? А если еще на шару, то Боб всегда себе позволял и даже более. Известно, скуп Боб, а потому дармовщинка радует его вдвойне.
Как и ожидалось, на базе Боб встретил своих давнишних знакомых Кольку да Сашку. Мужики приехали с полдня и уже успели разместиться. Теперь, приняв по маленькой, варили на печке под навесом кондер, раскладывали на столе домашние закуски и разные огурцы-помидоры. Боб потянулся к компании.
Колька с Сашкой хоть и знали Боба как облупленного, но встретили радушно – старый знакомый. Застолье началось, а так как были мужики до спиртного охочи, то так увлеклись, что не заметили, как все с собой привезенное перелили в себя да в Боба. С тем и спать легли.
Пробуждение было ужасным. Головы гудели, как порожние железнодорожные цистерны, глаза не смотрели на мир божий, но открытие охоты свято, а потому мужики, ругая свою давешнюю невоздержанность, стали собираться. Пока Сашка с Колькой мучились проблемой, пить им чай или так идти, Боб вдруг ожил, заблестел глазами и, быстренько экипировавшись, побежал на утреннюю зорьку. Потащились и мужики. Было прекрасное утро первой охоты. Теплое, тихое, чуть-чуть туманное. Боб остановился на берегу небольшого болотистого озерка, зарядился, и в тот же миг над его головой с мессершмидтным гудением крутанулся табунок еще не различимых в сумерках чирков.
Боб натянулся весь как струна и приготовился. Озеро просыпалось, в осоках слышалась возня, плескалась вода, доносилось хлопанье крыльев крякв. Охотничье сердце трепетало. Свету все прибывало, и где-то бухнул первый выстрел, потом – совсем далеко – торопливый дуплет, и сразу же в воздухе раздался нарастающий свист крыльев, Боб вскинулся, пятизарядка ахнула, и матерый крякаш комом шлепнулся на чистое место в трех шагах от стрелка. Боб прибрал селезня в рюкзак и, окрыленный удачным началом, стал ждать продолжения.
Колька же с Сашкой, чувствуя полный разлад внутри своих организмов, решили не маяться в ожидании милостей от природы, а взять их, лазая по крепям. Благо оба были здоровые как лоси. Однако охота не получалась. Утки и налетали хорошо, и из-под ног вырывались, но то ли отравленные алкоголем мозги отказывались управлять телами друзей, то ли вчерашнее окаянство обидело местных болотных чертей и они отводили дробь, только стрельба их была безрезультатной, а патронташи сильно полегчали. Наконец с пятого выстрела замучили чирка, проявившего завидное упорство в желании сесть на лужу, в центре которой стояли охотники. Решив плюнуть на такую охоту, мужики потянулись на базу.
Боб, взявший еще одну кряковую и гоголя, продолжал торчать на берегу озера, радостный, как в день рождения. Солнце уже давно взошло, начинало припекать, и Боб решил снять куртку. В тот самый момент, когда куртка уже снята, а руки еще в рукавах и ружье лежит на рюкзаке, три чирка, вывернувшись из-за кустов, устремились прямо на Боба. Куртка полетела в сторону, чирки, отворачивая, сбились в кучку, бах! – и все три уточки кувыркнулись вниз к самым Бобовым сапогам. Трясущимися руками – шутка ли, одним выстрелом трех – Боб собрал добычу. Закурил, сидя. Волнение, вчерашняя выпивка, выпитое с утра на опохмелку и вдруг пошедшее на старые дрожжи сразу как-то обессилили его. От тепла и солнца клонило в сон, и Боб снял сапожищи, сунул куртку под голову, ружье под бок и захрапел.
Сашка с Колькой понуро брели на базу, и, хотя здоровье у обоих заметно наладилось, настроение было хуже некуда, и даже проносящиеся то здесь, то там над болотистыми лугами утки не привлекали их внимания. Справа завиднелось маленькое озерцо, на воде открыто, внаглую, сидели утки. Друзья воспряли духом и, крадучись, двинулись к воде. Дожидаться утки их не стали.
Привыкнув за утро к неудачам, мужики даже не расстроились. Забросили ружья за спины и побрели по бережку. В отдалении на кусту что-то белело. Друзья подошли ближе. На ветвях висели портянки, на земле лежали сапоги, из-под куста торчали босые пятки. Пригреваемый солнышком, обняв ружье, Боб безмятежно спал.
Такой картины их настрадавшиеся за утро души вынести уже не смогли. Бобу явно было очень хорошо, а это было несправедливо. Ситуацию требовалось срочно исправить, а так как оба – и Сашка, и Колька – были изрядные проехидины, то и метод, не сговариваясь, выбрали изощренный – прихватили Бобовы сапоги и смылись.
На базу Боб пришел в портянках. Прокрался задами – стыд-то какой, охотничек на охоте сапоги проспал. Такого позора никакая добыча не покроет. К повеселевшим своим приятелям вышел голый по пояс и босиком, мол, жарко, да и ноги пусть отдохнут, подышат после резинок. Напускал на себя Боб вид, будто все у него в порядке, а глазами зыркал тревожно – другой обуви у него не было вовсе. Поездка домой в Москву босиком в голове у него не укладывалась, зато он прекрасно представлял себе все тонкости объяснения с женой по этому поводу. Да и дальнейшая охота однозначно пропадала. Проблема требовала быстрого и дипломатичного решения.
Боб подошел к хозяйке базы – вдовой егерихе, маленькой, сухонькой юркой бабулечке и, потупя глаза, начал объяснять ей суть дела.
– И, мила-а-а-й, – пропела заранее предупрежденная друзьями старушка, – у нас тут цыгане ходют, благодари бога, что сам-то цел остался. Ты не горюй. У меня в чулане сапоги стоят, от деда остались, так я тебе их дам до дому доехать.
– Примерь, милок, – бабка, явно от души развлекаясь спектаклем, выставила на крыльцо пару окаменевших от древности кирзачей. Боб оторопело смотрел на предложенную обувку, он и не подозревал, что на свете бывает такое. Каждый сапог размером напоминал скорее ступу Бабы Яги, и Боб туда мог поместиться разве что не целиком.
Колька с Сашкой, давясь смехом, уткнулись носами в миски. Ошарашенный Боб, тараща глаза, озирался вокруг. Взгляд его остановился на приятелях и принял осмысленное выражение. Зародившееся подозрение мгновенно сменилось уверенностью.
– Отдайте сапоги, гады! – Боб налился дурной кровью.
– Грубиян, – мужики отвернули носы.
– Ну ладно, ребята, – заныл Боб, – пошутили и хватит. Отдайте сапоги.
– Это тебе, Боб, за то, что ты жмот и халявщик, и за то, что утром пренебрег страданиями друзей. Ставь на стол все, что зажал вчера и, черт с тобой, забирай сапоги, у тебя же под матрасом лежат.
