Журнал

Весна с горчинкой

Из почти двадцати весенних сезонов охоты как-то не помню я ни одного, открытого вовремя. То, несмотря на вполне подходящую погоду, какие-либо дела задерживали выезд на охоту, то в течение десятка дней этой короткой охоты просто-напросто не выпадало более или менее подходящей погоды...

...Случались такие весенние сезоны, что до реки можно было успешно добраться на лыжах по утреннему насту, или такие, когда пик пролета утки уже прошел и оставалась надежда лишь на задержавшихся охочих до любви одиночных селезней...

В эту весну приход тепла тоже несколько задерживался. Еще неделю назад лежали сугробы, вновь внушая сомнения насчет открытия охоты. Однако за пару дней погода резко изменилась, и пришедшее с теплыми ветрами дыхание весны в несколько дней слизнуло остатки сугробов, расквасив проселки, наполнив ручьи и все низины талой водой. Наступило такое время, когда можно, проснувшись одновременно с восходящим солнцем, вместе с ним и улечься спать. А зачастую и позже, все выискивая себе дела на свежем воздухе, а к вечеру за неимением уже никаких дел просто присесть на веранде, слушая птичий гомон и затихающие к ночи ручьи.

В нетерпении, за пару дней до открытия охоты, снова проснувшись с солнцем, отправляюсь за околицу – просто послушать весеннее бормотание косачей. Десятка два живет их вокруг деревни, умудренных опытом и по осторожности сравнимых разве что с древними воронами. Затемно выхожу на опушку поляны, где из года в год токуют лирохвостые петухи, и, едва присев на валежину, слышу вдалеке бульканье одного петуха, затем второго, а потом вовсе перестаю различать их количество. Зная, что основное токовище находится на возвышенности, достаю бинокль. И осторожно подойдя, стараюсь рассмотреть среди обгоревших в осенний пал будыльев заветных петухов... Ружья у меня сегодня нет, поэтому вычислил их довольно-таки быстро, некотрые с громким чуфыканьем даже порывались бежать в мою сторону – через сильную оптику были отлично видны их ярко-брусничные брови и отливающие в утренних лучах бирюзой перья. Постояв некоторое время, так и незамеченный ими, ухожу. Пока шагаю по полевой дороге домой, в вышине замечаю несколько больших стай уток, журавлиный клин, направляющийся к родному болоту, да и все вокруг поет разноголосицей вернувшихся с юга пичужек...

Вечером, глядя на реку с огорода, я видел образованные «верховодкой» забереги и выгнутую, словно хребет доисторического ящера, середку реки. Даже с нескольких километров, что были от моего дома до ближайшего изгиба реки, можно было понять, что уже вот-вот начнется ледоход...

Через день, приехав утром с работы и покидав в машину скарб на несколько ночевок, я исчез из дома... Минуя разливные талые лужи и слякоть, местами черпая грязь подножками и толкая бампером перед собой воду, предвкушая запах весенней природы, дым ночевочного костра, вкус ухи из пойманной весенней рыбы, аромат жаренной на костре дичи, давил я на педаль газа, в самых трудных местах уговаривая автомобиль не сдаваться. В ответ на уговоры он, иногда захлебываясь грязью, все-таки выбирался на сухое и вывез-таки на заранее намеченное место стоянки.

Для нее я выбрал островок между двумя длинными лужами – не хотелось при случайном пале остаться без машины и вещей. Напилил на вечер дров, разместил вдоль берега несколько налимьих уд-закидушек и, взяв чехол с ружьем и рюкзак с маскировкой и чучелами, отправился к ближайшей заветной старице. Там раскидал по разлившейся горловине между рекой и старицей чучела, натянул маскировочную сетку и стал ждать охотничьей удачи, то и дело издавая манком кряканье утки...

Солнце пригревало почти по-летнему, если бы от воды не тянуло холодом, то было бы вообще прекрасно, а так приходилось поворачиваться к солнцу то одним боком, то другим. Сзади в траве шебуршилась мышь и несколько раз выбегала к моим сапогам. Потом из воды в нескольких метрах вылезла ондатра и стала расчесывать свою шубу. Несколько раз на мои кряканья прилетали коршуны, но, спикировав на чучел, они недоуменно улетали прочь...

Первым прилетел селезень чирка, он молча плюхнулся между чучел, моих крякух, и, охорашиваясь, плавал меж ними, не обращая внимания, что невесты из пластика и резины... Выстрел распластал его по воде и заставил перепуганную ондатру сменить место принятия солнечных ванн.

Время подходило к полудню, интенсивного лета в это время ожидать не стоило, да и весна все-таки не время для большой добычи... Однако, вопреки ожиданиям, над рекой стали пролетать стайки уток. Сначала к чучелам спланировали свиязи, и один селезень стал моей добычей, а затем прилетел одиночный крякаш.

Выше по течению раздавались беспорядочные выстрелы – явно стреляли как попало. Что там происходит, я уже примерно догадался и, выйдя из своего укрытия, стал ждать «голодающих». Они не замедлили явиться – их резиновую лодку вынесло из-за прибрежных кустов на верный выстрел по моим чучелам... Лишь мои крики, что утки пластмассовые, предотвратили стрельбу, опасную больше для меня, чем для чучел... После взаимного «обмена любезностями» они продолжили «сплав» – выяснилось, они «не различают» уток и селезней... Впрочем, подобное происходит каждую весну, и не всегда выстрелы по чучелам удается предотвратить.

Настроение было испорчено. Смотав спиннинг, я достал свою добычу, прибитую течением к кустарнику в старице, и подумал, как все хорошо начиналось с утра... День меж тем клонился к закату. Собрав своих пластиковых обманщиц, я спрятал их в ближайших кустах и отправился к машине.

Пока я дошел до стоянки, пыл мой остыл... Вдоль берега поднималось много уток, в вышине блеяли бекасы, по лужам лягухи, высунув головы, квакали на все лады – как можно оставаться с тяжелым сердцем среди такого. На одной из закидушек оказался вполне приличный налим, однако близко забулькавший косач заставил сменить планы, напомнив, что приехал-то я все-таки больше на охоту.

Постоянных токов здесь не бывает, косачи поодиночке токуют на земле, перемещаясь между кустами и муравейниками черных полевых муравьев, давая иногда таким образом подойти на верный выстрел. Ровное бульканье и чуфыканье доносилось примерно с метров пятисот, до полной темноты еще часа полтора… А, была не была, попробую, если что – пугать не стану, может, утром повезет. Спокойным шагом я подошел уже метров на двести к токующему петуху и тут заметил, что, оказывается, я не один за ним охочусь. Вдоль кустарника, параллельно моему маршруту, метрах в ста осторожной походкой кралось нечто. Опознать в нем лисицу сейчас было очень сложно, больше «оно» походило на порванный собаками пуховик, лисья шерсть, еще недавно пышная и красивая, клоками ваты торчала во все стороны, от пышного хвоста тоже мало что осталось. Через секунду рядом с первой лисой показалась вторая, немного крупнее размером, но такая же облезлая и клочкастая. Если говорить откровенно, то уступать им добычу мне совсем не хотелось, но если сейчас резко двинуться или крикнуть, они побегут в сторону токующего косача, и можно считать охоту законченной. Лисы, а были это, как мне кажется, самец и самка, меня не видели, поэтому я решил попробовать их отвлечь мышиным писком. Сложив губы, пропищал несколько раз. Сначала одна, а затем и вторая лиса развернулись и пошли вдоль кустов назад, ветер был от них на меня, поэтому, услышав очередной писк, лис остановился около кустов, а лиса начала осторожно подходить ко мне. Так писком я подтянул ее метров на пятнадцать, а потом сказал: «Кыш отсюда, фуфайка»... Но она не убежала! Я махнул на нее рукой и тут она дала такого стрекача, что, забыв про токующего невдалеке петуха, я рассмеялся в голос, но спохватился.

Косач меж тем клокотал и ярился, все чаще и чаще переходя на чуфыканье. Уже наступили легкие серые сумерки, когда, наконец, ответив на мое чуфыканье, он черным шаром выкатился из-за муравьинной кучи, предоставив прекрасную возможность для быстрого выстрела.

Подбирая его с земли, я уже не досадовал на горе-стрелков, в голове уже крутились мысли о планах на завтрашний день, о лучшем устройстве ночевки. Рассматривая в лучах заходящего солнца заветный трофей, мне думалось, что у «сплавщиков» – только бесчестно убитые птицы, а у меня в запасе – два дня весенней охоты!