Возвращение на Сиглан.

В возвращении всегда таится загадка.

Трудно сказать, что ощутишь при возвращении на когда-то пройденные места – горечь, от того, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку,  радость при вещественном осознании того факта, что горы никогда не уходят с привычного места, тревогу за знакомых обитателей этих мест.

Я возвращался в устье реки Сиглан, где пять лет назад мы снимали фильм для ГТРК «Магадан» «Берег Сокровищ». Место это – обширный залив в ста двадцати километрах к северо-востоку от Магадана, уже тогда произвел на меня впечатление, как одно из лучших мест для фотосъёмки дикой природы Охотского побережья. Во время знаменитых охотских отливов вода из залива уходила почти полностью, обнажая обширные пространства морского дна - так называемую литораль. На этой литорали возились утки, на камнях брызгами белой краски рассыпались чайки, а по отмелям ходили неуклюжие белоплечие орланы – нескладные, как индюки, и яркие, как сороки весной. Мелкий и прогреваемый Сигланский залив буквально кишел жизнью, жизнь кишела также вокруг него. На пологих склонах гор неторопливо бродили бурые медведи, по обрывам – скальным клифам береговой линии паслись снежные бараны, а в пойменных лесах вдоль впадавших в залив таёжных речек водились относительно немногочисленные лоси – сохатые, как принято их называть в тех местах. Немногочисленность их обуславливалась не природными условиями, а наличием в ста километрах поселка Олы, откуда на снегоходах и грузовиках «Урал» совершали свои налёты браконьеры. Вот и прятались убогие остатки некогда многочисленного племени приохотских лосей по всяким тупиковым речкам и притокам. Что же касается никому не нужных медведей и труднодоступных баранов, то этих животных тут обитало столько, сколько могла прокормить местная природа.

Поэтому, когда мне надо было привезти куда-нибудь людей, которые хотели запечатлеть первозданную северную природу, будь то съёмочная группа BBC, местное телевидение, или одинокий фотограф-энтузиаст, я вёз их на Сигланский залив.

Пять лет назад, путешествуя в одиночку по этим берегам, я отыскал, как мне показалось, идеальное место для установки лагеря для съёмки бурых медведей. Это был невысокий перевал, верх которого венчала небольшая заплатка болотистой тундры – источник воды, кругом валялось много горелого кедрового стланика – дрова, и с которого открывался великолепный вид – к югу – на залив Забияка Охотского моря, и к востоку – на Сигланскую лагуну.

Имело это место и некоторые недостатки. Во-первых, оно было открыто всем мыслимым и немыслимым ветрам (и туманам, как выяснилось впоследствии),  а во-вторых, через этот перевал проходили все столбовые дороги медведей, которые по каким-то, ведомым только им причинам, бродили между Сигланской лагуной и основным морским берегом.

Тем не менее, когда владивостокский фотохудожник Юра Шарапов попросил меня подыскать удобное место для фотосъемки медведей, то я ни секунды не сомневался – когда-то, пять лет назад, я на подходе к этому перевалу насчитал двенадцать медведей, а ночевал на нем под рёв постоянно дравшихся во время гона самцов.

Тем не менее, главное ощущение при любом возвращении – это неуверенность. И несмотря на все заверения знакомых охотников, что за три года моего отсутствия медведей на побережье стало только больше,  я не переставал волноваться – сохранилось ли ещё это звериное Эльдорадо на изрезанном морем крае нашего мира…

В море тумана.

Наша высадка, на первый взгляд, прошла совершенно образцово. Вертолёт высадил нас прямо на указанной мной точке, погода звенела – с нашего перевала, казалось, можно было увидеть Камчатку, которая располагается в двухстах километрах к востоку. И пока я устанавливал двускатную брезентовую палатку, а после – монтировал жестяную печку-экономку, мой компаньон не переставал рассуждать о благодатности северных краёв, и поглядывал на мои усилия с некоторым недоумением.

Но к четырём часам вечера на горизонте замерцала тоненькая серебристая полоса, и прямо на наших глазах над серо-голубой водой Охотского моря начали возникать из прозрачного воздуха ватно-белые клочки. Это откуда-то с севера ветер подогнал плавучие льды, надо льдами стоял фронт холодного воздуха, и при приближении его к тёплому берегу стал формироваться туман.


Наблюдал я эту картину, возможно, секунды три, а затем оторвал моего компаньона от панорамных съёмок окрестностей, и мы с удвоенной силой завершили обустройство нашего временного жилища. И, когда палатка зазвенела, как холст на мольберте, натянутая на всех возможных растяжках и стойках, верёвки, удерживающие её в вертикальном положении, были придавлены тяжёлыми, в полцентнера, камнями, а снаряжение и личные вещи нашли внутри нашего домика те места, где они будут находиться следующие двадцать дней, по натянутому брезенту ударил первый шквал влажного воздуха.

Я поглядел в сторону моря: оттуда, где ещё час назад сверкало озеро расплавленной лучами солнца морской воды, как в голливудском хорроре надвигалась, шевеля щупальцами и испуская из себя влажные ледяные струи, грязно-серая, рваная стена ледяного тумана.

- Вот тебе! – с торжествующей усмешкой сказал я и зажёг в печке огонь.



Огонь этот не угасал практически десять дней. Именно столько – половину отпущенного нам времени, мы простояли в море тумана на низеньком перевале над Сигланским заливом. Но при этом, я не скажу, чтобы жизнь наша была очень скучна и однообразна.

Появление Домино.

Первый гость посетил нас на следующее утро. Это был небольшой, поджарый чернобурый лис, с очень характерной для всех чернобурок маской вокруг глаз. Прозвали мы его, естественно, Домино .

Домино появился рано утром, в момент нашего пробуждения. Не обращая внимания на дымящуюся печную трубу, он обежал сперва лагерь по большому кругу, держась от палатки метрах в восьмидесяти, затем приблизился, с проделал то же самое метров с двадцати. После чего почему-то решил, что мы не представляем для него никакой опасности и… принялся поедать прошлогоднюю бруснику прямо за верёвками растяжек нашей палатки.

В это время, Юра, установив на штативе свой Canon Mark II с трёхсотмиллиметровым объективом, делал кадр за кадром.



- Послушай, - обернулся он ко мне со свистящим шёпотом, - ты видел – он жрёт бруснику!

- Послушай, - ответил я в полный голос, - он жрёт всё. Погляди на его талию. Это не лис, а, наверное, лиса, и у неё щенки. Если он станет размером с корову, то и нас сожрёт.

Домино, услышав мой голос, подпрыгнул на месте, как это умеют делать лисы, и мне показалось, что он даже чуть завис в воздухе во время прыжка.

- Тссс! – Юра сделал зверское лицо. – Не пугай супермодель!

- Ага, - я продолжал говорить в полный голос. – Он нас боится. Боится так, как боится бетонный блок наезжающего на него автомобиля. Вообще, для лисиц на Севере это характерно. У нас с отцом была такая знакомая лисица на Анадыре – как-то в наше присутствие она залезла в палатку и начала таскать из ящика мороженых куропаток.

- Ну и… - Не понял Юра.

- Ну и пришлось заколотить ящик.

В этот момент Домино окончательно успокоился, бросил бруснику, и принялся грызть промасленный картон одного из ящиков, в которых мы привели хлеб.

- Этому придётся отдать пустой ящик, - рассудительно сказал Юра.



Сигланский залив.

Льды стояли напротив нас в Охотском море, и холодный воздух со льдов боролся с тёплым воздухом материка прямо над нашей палаткой. Результат этой борьбы, проявлявшийся в виде тумана, не давал работать, и поэтому мы иногда, в относительно светлые дни (а такими мы считали их тогда, когда туман не опускался до самой земли), ходили на ближайшую речку Сивуч, где Юрий ловил нам на еду речного гольца – мальму. Сигланский  залив представлял собой как бы вытянутую внутрь материка руку моря, одетую в рукавицу – основная ладонь была дельтой реки Сиглан, а оттопыренный большой палец – заливом реки Сивуч. На том полуострове, который образовывала суша между основной ладонью и оттопыренным большим пальцем, располагался посёлок Сиглан. Точнее, то, что от него осталось. Посёлок был ликвидирован, а пять лет назад его заселял всего один обитатель – сторож неизвестного имущества Пётр Косов. Но Пётр умер не так давно, и, похоже, в этом посёлке уже никто не жил. По крайней мере, разглядывая в бинокль крыши домов, я не заметил ни одного дымка, по пустынным улицам не бегали собаки, а однажды я наблюдал, как со стороны тундры в посёлок вошёл медведь, пробрёл между котельной и развалинами гаража, и направился в пойму реки Сивуч, то есть к нам. Но к нам он так и не вышел.

Сигланский залив очень мелководен. Во время отлива вся его водная гладь покрывается сыпью выступивших из воды валунов. На валунах сидят бесчисленные птицы, самыми заметными из которых являются огромные, метровые белоплечие орланы. Наряду с чёрными грифами, они являются самыми крупными хищными птицами России. Но если чёрный гриф заселяет все необозримые пространства Центральной Азии, то белоплечий орлан гнездится лишь на узкой полосе тихоокеанского побережья России. Здесь, вокруг залива Сиглан, располагалось около десятка гнёзд белоплечих орланов, скорее всего, у них уже вывелись птенцы, и чадолюбивые родители часами сидели на этих, торчащих из залива дольменах, высматривая в воде рыбку, краба, или ещё какую-нибудь морскую живность. Огромные жёлтые клювы делали их похожими на гигантских строго одетых попугаев, а неподвижность, в которой они могли находиться часами, вкупе с монументальностью пейзажа, наводили на мысль о статуях Гора, которого египтяне высекали в виде хищной птицы возле своих храмов.

Вообще, бледное небо и скалистые берега залива, на которых были разбросаны многочисленные остатки прежних кораблекрушений, вкупе с заброшенным посёлком, наводили на мысль о некоем «конце мира», который посетил это место, навсегда убрав оттуда цивилизованных обитателей, и оставив здесь только орланов, лис и медведей. Обточенные камни берегов напоминали мифические развалины каких-нибудь Аркаима или Димилиока, капищ до-романской эпохи, разрушенных временем, а остов рыболовного сейнера, выброшенного на берег прямо в разрушенном посёлке, говорил о временах более поздних. Ну, а мачту этого корабля венчал обычно сегодняшний хозяин этих мест – белоплечий орлан.

Фольклорный элемент.

Однажды, над крышей какой-то из сигланских развалин, я увидел дым! Присутствие человека казалось до такой степени нереальным в этих краях, что я не выдержал, и оставив почти всё свое снаряжение ловившему рыбу Юрию, побрёл в длинный обход к развалинам бараков.

При ближайшем рассмотрении, на одном из домов можно было разглядеть признаки жизни. Окна были затянуты двойным полиэтиленом,  в ведре у порога стояла вода, и было непохоже, что она попала туда с прошедшим дождём. Но дым из трубы уже не шёл, и на пустой пыльной улице нельзя было прочитать никаких следов. В опровержение моих мыслей, поднялся небольшой вихрь, и стёр рубчатые следы моих сапог.

Тогда я уверенно постучал в дверь.

- Ааа! Оооо! Ёпрст, кто там? – раздался ухающий сиплый голос, и на пороге встал заспанный мужичок, со свёрнутым набок носом, сизым лицом, одетый во вьетнамский серый рабочий костюм. Некоторое время, он не веря своим глазам, тёр их, потом так же сипло сказал:
- Семьдесят один день. Как с куста. Сказали, через неделю приедут. Ты проходи, только пить у меня нечего. Только чай. И то без сахара.

Куда делся сахар, было очевидно. Возле печки стояли три сорокалитровые фляги, в которых обычно ставят брагу.

Тем временем Паша (так звали потерянного во времени  и пространстве мужика), рассказывал.

- Мы должны были сейнер на металл резать. Вот этот.

Я сразу понял, что орланы могут лишиться своего превосходного наблюдательного пункта.

- Сам я сварщик. С металлом всё могу. Дерева не люблю. У меня двадцать три ножевые раны, - добавил он несколько нелогично.

- Привезли сюда зимой. На тракторе. Продукты оставили. Мешок сахара, мешок гречки и мешок гороха. Сказали, через неделю вернутся. Я дни ножиком на двери отмечаю – палочки вырезаю. Сегодня семьдесят первый пошёл. Где они – непонятно. Ружья нету. Весной гуси-лебеди прямо под окнами ходили. Было б ружье – можно было б штук сто убить. Но зачем они мне? Там в цеху прошлогодняя солёная рыба лежит. Я её в воду кладу, через день она как свежая. Ты чай-то пей, он без сахара.

- Нас будет вертолёт связистов забирать. Хочешь, чтобы за тобой залетели? В посёлок отвезём.
Паша задумывается, затем глядит на меня голубыми, бесцветными, как у всех пьяниц, глазами.

- А что мне в посёлке-то делать? Водку пить что ли?

- А медведей ты не боишься? Вон, я с горы видел, как они по посёлку бродят. Поймают…
Паша хитро щурится.

- Да как же он меня поймает-то? Я из дома только по малой нужде выхожу…
Когда я рассказываю о нём Юре, тот только разводит руками.

- Не человек – прямо фольклорный элемент какой-то.

И декламирует Филатова: «Я – фольклорный элемент, у меня есть документ…»

Звери в лагере.



Время шло, а мы ни на шаг не приближались к нашей цели – съёмкам медведей в естественных условиях на Охотском побережье. Несмотря на то, что абсолютно повсеместно были следы медвежьего пребывания, лагерь наш стоял на перекрёстке пяти медвежьих троп, мы за десять дней не увидели рядом с нами ни одного зверя.

Нет, медведи кругом были – на берегу то и дело встречались отпечатки лап небольших медведиков, пришедших, видимо, покопаться в отбросах, как-то раз, когда туман приподнялся особенно надолго, я видел медведя, разгуливавшего по брошенному посёлку Сиглан, но вот пресловутых «медвежьих высыпок» когда с одного места можно наблюдать больше пяти зверей, мы не находили. Возможно, потому, что большую часть суток туман снижал поле нашего зрения до трёхсот метров.

Поэтому, когда нас разбудило ясный утренний свет, и в палатке стало жарко не от растопленной печи, а от солнечных лучей, мы сперва решили, что туман окончательно свёл нас с ума, и происходящее нам чудится.
Но факт оставался фактом – облака тумана топило жаркое летнее солнце, и туман умирал на глазах – таял в воздухе, будто и не было его никогда.

Мы немедленно вышли на маршрут. В начале рассказа я уже упоминал, что лагерь наш размещался на вершине небольшого перевала – сделано это было для того, чтобы было удобно идти гребнями гор, внимательно просматривая склоны, где могут находиться звери. Пройдя несколько километров, мы поняли, что прилетели всё-таки не напрасно. На этом отрезке мы насчитали шесть разных медведей – три гонные пары. Была, правда, и одна досадная деталь – все они находились на обрывистом морском берегу. Если бы в наши задачи входила охота на этих зверей, то, я не сомневаюсь, мы бы с большой вероятностью смогли бы добыть трофей в этот же день. Но для эффективной съёмки нам надо было приблизиться к зверям метров на пятьдесят, а лучше – на тридцать.  И тут мы не могли рисковать дорогой фотоаппаратурой, карабкаясь, как бабуины, по практически отвесным обрывам Охотского побережья. Поэтому осталось предположить, что за оставшееся время мы повстречаем этих же зверей на пологих склонах, или гребнях, а пока удовлетвориться съёмками пейзажей в хорошую погоду и возвращаться.

Увидав палатку, я понял, что в нашем доме происходит нечто неприятное.

Прямо в лагере находились два небольших медведя – скорее всего, отогнанные по весне матерью трёхлетние медвежата. Пока они ели бруснику там же, где пощипывал её Домино, и так же, как Домино, их нисколько не смущала пахнущая человеком палатка. Через минуту я увидал, как один из зверёнышей подошёл к куче дров и стал на задние лапы, пытаясь понять, рядом с чем он оказался. Потом он взял в зубы миску, стоявшую у входа, отнёс её метров на сто, лёг и начал вылизывать её, как собака.

Мы начали спускаться с горы для того, чтобы выйти на расстояние, пригодное для съёмки. Если бы медвежата принялись громить лагерь, я был готов начать беспорядочную стрельбу – это бы, с большой вероятностью, их отпугнуло. Но пока в палатку они не лезли, вещи вокруг не ломали, а вели себя как и полагается благовоспитанным молодым мишкам.

К сожалению, каменная осыпь, по которой мы спускались к лагерю, безбожно трещала под нашими сапогами. И медвежата, уже метров с двухсот, заслышав наше приближение, пустились наутёк. Причём, как часто это бывает,  звери не поняли, откуда к ним приближается опасность, и припустили вверх по склону прямо мимо нас.

А нам на память остался снимок медведя на задних лапах, который смотрит на палатку.

Медвежьи свадьбы.

Конец мая – июнь – время медвежьих свадеб. Снимать медведей именно в это время интересно, но и опасно. В отличие от сытого мишки на лососёвой реке, который, по сути, только что и делает, как ловит рыбу, ест её, и спит, поведение медведя в период гона очень сложно и интересно. Кроме того, сам медведь выглядит гораздо более презентабельно в своей ещё почти зимней шубе. Другое дело, что он в сезон любви зол, сварлив и раздражается по любому поводу. Поэтому наблюдение за ним, а тем более фотосъёмка в такой интимный период жизни, требует особого внимания и такта.

Медведи, пришедшие к нашей палатке в первый погожий день были не единственными медведями в окрестностях нашего лагеря.



Поздно вечером, в кустах под нашим перевалом кто-то включил вразнос двигатель со снятым глушителем. Его рокочущий грохот переливался над споками около двух минут, затем несколько раз раздалось громкое «Пуххх – пуххх!», словно из компрессора выпускали воздух. После чего кусты стланика затрещали и послышалось несколько звонких шлепков.

Я уже не раз слышал подобные концерты, и один раз – почти на этом самом месте. Они означали, что в кустах дерутся медведи. Рёв разъярённого медведя, когда он пытается запугать противника, носит практически техногенный характер – слышавшие его первый раз люди почти неизбежно путают его с грохотом пущенного вразнос мотора . Драться могут как самцы-соперники, так и самка с самцом, когда, по её мнению, он пытается обойтись с ней грубо. Вообще, взрослые медведи толерантны один к другому только очень короткое время – это весной. И то это касается самки и самца, взрослые же самцы друг с другом в это время постоянно дерутся. И как только период гона заканчивается, бурый медведь вновь становится квинтэссенцией индивидуализма. Крупному самцу ничего не стоит убить и съесть свою подругу, своих детей, и даже свою мать. Тяжела зверская жизнь…

Рёв медведей в трёхстах метрах под нашей палаткой мы слушали всю первую половину ночи. А наутро мы обнаружили двух медведей – самца и самку, в километре от лагеря, где они лежали в зарослях стланика.
Мы с Юрой подошли к этой паре, и он сделал замечательные снимки крупного самца бурого медведя – лучшие за эту поездку.

Самец был изрядно раздражён – морду его украшала пара таких шрамов, которые могло поставить или падающее бревно, или топор берсерка. Кроме того, половина уха у него была оторвана – за что мы и прозвали его «Корноухим». Его подруга собирала прошлогоднюю бруснику, а он лежал в кусту стланика и время от времени недовольно рычал. Потом, в какой-то момент уловил непонятную (с его точки зрения) возню в шестидесяти метрах от него, вылез из кустов и зашагал к нам.

Идущего с какой-то определённой целью большого медведя можно сравнить с каким-нибудь массивным механизмом – Терминатором звериного мира. Его глазки, глядящие из-под нависшего лба ничего доброго не выражают, но при этом он практически ничего не видит. Огромные лапы переступают по ягелю, камням, кустам как бы сам по себе, несут обладателя огромного массивного тела по заданному курсу, а голова совершенно автономно вращается на короткой шее, время от времени гулко втягивая воздух -  ххуф! – ххуф!

Юра приник к видоискателю и строчил кадр за кадром, а я не выпускал плечевой сустав из  прицела карабина.

- С пятнадцати метров я его гоню, - предупредил я вполголоса, надеясь, что мои полголоса послужат для бурого колосса предупреждением.

- Гони, - сказал Юра уже в полный голос, потому что медведь находился уже в двадцати метрах, и продолжал двигаться вперёд.

Я прицелился в мох под лапами медведя и выстрелил.

По опыту, я знаю, что лучше всего зверя отпугивает не выстрел в воздух, а выстрел в грунт прямо перед ним. Правда, в случае с таким огромным «амбаром» прогнозировать что-либо было очень трудно. Одно можно было сказать точно – этот зверь опрометью не побежит, а постарается «сохранить лицо» - то есть, в лучшем случае, с достоинством удалиться.

Медведь застыл на месте. И тут в дело вступила самка. Точнее, она решила из него выйти. На махах она перескочила через ближайший гребень и скрылась из вида.

Теперь Карноухий нисколько не сомневался, что надо делать. Постояв ещё секунду, дабы мы не смогли усомниться в его решительности, он повернулся и побрёл вслед за своей трусоватой подружкой, иногда оборачиваясь в нашу сторону.

- Боимся мы тебя, боимся, - успокоил Карноухого я.
- А что было бы если б и медведица на нас кинулась, - спросил меня Юрий.
- Не кинулась бы. Медведи строем не ходят.

Медведи на отливе.

Агитируя Юру Шарапова в эту поездку, я постоянно упоминал о том, что благодаря особенностям местной географии, медведи здесь почти всегда кормятся на литорали – приливно-отливной полосе, которая может достигать ширины в несколько километров. На этой полосе во время отлива остаются бесчисленные рыбки, рачки, крабы, моллюски, и съедобные водоросли. Без преувеличения, литораль для медведя является неиссякаемым источником пищи. Но день шёл за днём, мы регулярно осматривали берег моря, но в светлое время суток зверей на нём не находили.

Однако, уже перед самым отъездом, на морском берегу началось некоторое шевеление. Сперва я вершины горы я увидал двух небольших мишек (уже других – не наших визитёров – побольше и потемнее), которые разоряли птичий базар, потом, во время съёмки цветов мы с Юрием увидали небольшого медведя, копавшегося в морских выбросах прямо под нами.

К сожалению, нас он на море так и не дождался. Пока мы подходили к нему, он ушёл с берега и принялся собирать всю ту же прошлогоднюю бруснику, которой с осеннего урожая осталось видимо-невидимо.
Медведь был небольшой, и Юрий с 30 метров снял около двадцати кадров.

А медведей на морском берегу нам сфотографировать так и не удалось.

Ничего – будет повод появиться в Магадане на следующую весну!



«Методом мыши».

В древности гонцу, принесшему плохую весть, рубили головы. Но нашим гонцом был спутниковый телефон – существо по определению безголовое, а его антенна, которую можно было при изрядной фантазии, посчитать головой, была нам позарез нужна для связи с внешним миром. Нет, это приспособление точно знало, что ему от нас ничего не грозит, когда проквакало:
- Вертолёт к вам не сядет.

- Как?

- Да так… Послезавтра вам надо быть у связистов.

Это означало, что нам предстояло перетащить на себе  весь лагерь к связистам, которые располагались в 22 километрах от нашей стоянки. Причём сделать это надо было за сутки. Прикинув общий объём груза, я сообщил.

- Есть две новости – хорошая и плохая.

- По-моему, есть только плохая, - парировал Юра. – Нам надо переть этот лагерь двадцать километров по тайге и тундре. Читал «Смок Беллью»? Вот это и будет тебе этот смок. Джек Лондон, блин. Россия. И почему у нас ничего не обходится без приключений?

- А почему ты ставишь ответ перед вопросом? Сам же сказал. Почему у нас ничего не обходится без приключений? Россия…

- Ладно… Философ, блин… Бердяев хренов.  Все, что можно – бросаем, все, что нельзя – берём. Известным методом – методом мыши. Он же – жабы. Пакуемся компактно, перетащили на двести метров, вернулись за следующей порцией. Вещи все время должны находиться от нас в зоне видимости и в радиусе винтовочного выстрела. Вроде как местные медведи не сильно пакостны, но всё когда-нибудь случается первый раз. А какая хорошая новость-то?

- То, что нам не придется тащить груз все 22 километра. Мы спускаем его семь километров до Сигланского залива. У нас есть резиновая лодка, на которой мы можем переплыть залив, а там останется попросить связистов приехать на тракторе.

Как назло, это был самый погожий, а значит, и самый жаркий день нашего пребывания на Сиглане. Описывать таскание трёхсот килограммов груза «методом мыши, он же – жабы» я не могу – сразу начинают ныть плечи и болеть спина. Я не буду рассказывать о наших блужданиях в проволочных зарослях карликовой берёзки (той, что в человеческий рост), о походе по кочкарной тундре и каменистым курумам… И о наших клятвах расстаться с окаянным Севером, и никогда больше не пересекать проклятую пятьдесят шестую параллель…

Закончу только тем, что в заливе мы повстречали случайно зашедший туда катер, который взялся отвезти нас в Магадан. За что его капитану – огромное спасибо…

Но, огибая хмурый скалистый полуостров Кони, Юра  мне сказал:
- А печку ведь привязать надо было к кустам. Медведи укатят…

- Ну… Укатят…

- А на следующий год нам что – новую заказывать?

- Я вздохнул и с мостика спустился в каюту.

Tweet