Белое безумие
Здесь можно всё, что вообще-то в Северной Америке под запретом – ну, или почти всё. Охота на весеннем пролёте? Пожалуйста! Ограничение ёмкости магазина? Да пихайте, сколько влезет...
... Электронные манки? Хоть два. Нормы отстрела? Вы столько не утащите. Каждую осень и весну на Америку накатывается белое безумие: многомиллионные стаи белых гусей накрывают поля и водоёмы. Навстречу им выдвигается целая армия охотников. Орут манки, вокруг изощрённых укрытий стоят десятки чучел, гремят очереди по 8–9 выстрелов, добыча исчисляется шести- и семизначными цифрами. Биологи обеспокоены – но не тем, о чём вы подумали: с их точки зрения охотники добывают... слишком мало!
Да, если где-то отдельным видам гусей грозит вымирание, то с американскими «светлоокрашенными гусями» (малым белым, большим белым и гусем Росса) проблема противоположная: их слишком много. И это при том, что – как считается – к началу XX столетия они находились чуть ли не под угрозой исчезновения: большого белого гуся вроде как оставалось всего около 7000 особей. Однако в 1916 году была принята международная Конвенция об охране перелётных птиц, в рамках которой запрещались торговля битой дичью, использование калибров крупнее 10-го, весенняя охота, применение живых манных птиц. На местах зимовок и ключевых местах остановок на перелётах создавались заповедники. В результате на протяжении XX века численность светлоокрашенных гусей неизменно росла.
Впрочем, дело было не только в охранных мерах. Зиму эти гуси проводят – вернее, раньше проводили – на солончаковых болотах Атлантического побережья и Мексиканского залива. Кормом эти болота не очень богаты, и это ограничивало численность гусей. Но со временем большие белые гуси всё чаще стали кормиться на полях, подбирая опавшие при сборке зёрна кукурузы. А малые так и вовсе переселились из болот на рисовые поля Техаса и Луизианы. Таким образом, человек создал для них неограниченный источник зимнего корма, поэтому всё большему количеству птиц удавалось дожить до весны и накопить необходимое для успешного размножения количество жира.
Дальше – больше. Урожайность основных сельскохозяйственных культур с 1950-х годов выросла минимум вдвое, а по отдельным растениям – аж в пять раз. Чуть теплее стал климат, и гуси стали зимовать чуть севернее, чем раньше. С одной стороны, это временно вывело их из-под охотничьего пресса (там, на новом месте, пока охотники сообразят, что за счастье им привалило, да пока научатся их добывать). С другой стороны, пути миграции стали короче, расход энергии на перелёт – меньше, и накопить жира для размножения – проще.
Казалось бы, и что такого? Все знают: природа сама себя регулирует, кто сильно расплодится, сам и вымрет от голода и болезней. Но в том-то и штука, что в данном случае рост численности гуся – вещь искусственная, результат вмешательства человека. Конечно, неограниченный источник пищи на зимовках – чисто теоретически – мог появиться и естественным путём, какой-нибудь случайной мутацией дикого риса. Но на это ушло бы несколько столетий – и гуси, и другие растения и животные тоже успели бы приспособиться. А на ту скорость, с которой меняет окружающую среду человек, природа не рассчитана.
Когда гуси кормятся в тундре, где выводят потомство, они в первую очередь склёвывают стебли и листья растений, оставляя нетронутыми корневища. Но если гусей слишком много, стеблей и листьев на всех не хватает: птицы начинают выдёргивать побеги, что разрушает корневую систему. Несчастные растения, которым и так-то непросто приходится в тундре, с полярным-то коротеньким летом, не успевают восстановиться и деградируют до полного исчезновения. В том месте, где были впервые описаны колонии малых снежных гусей, они уже даже и не гнездятся: всё съели.
В первую очередь, конечно, от этого страдают сами гуси: средний вес малого белого, по данным орнитологов, последние несколько десятилетий снижается. Доказано, что это не генетическая мутация, а следствие того, что гусятам в период роста не хватает пищи. Теоретически, у этих гусей есть довольно эффективный механизм саморегуляции численности: чем больше птиц в колонии, тем меньше места для каждой пары родителей и тем меньше птиц в выводке. Но тундровые гуси, не хуже людей, нашли способ обмануть природу: вместо того чтобы тесниться на привычных местах, они осваивают новые пространства. И деградация растительного покрова тундры идёт дальше.
Гуси вообще птицы умные и легко приспосабливаются к переменам. К тому же ландшафты, на которых гнездится, скажем, малый белый гусь на западном побережье Гудзонова залива, – они, по геологическим меркам, очень молодые, им всего-то около тысячи лет, так что, возможно, и это дело житейское. Но это не повод сидеть сложа руки и позволить гусям расплодиться до такой степени, при которой они уничтожат весь растительный покров тундры. Растения тоже жить хотят, к тому же гуси не одни в тундре живут. Олени, там, грызуны всякие – их-то за что?
В решении этого вопроса меня больше всего поражает оперативность. Представляете себе: в 1995 году появились первые публикации о том, что гусей в тундре, возможно, как-то слишком много. Уже весной 1996 года прошло первое заседание Рабочей группы по гнездующимся в Арктике гусям, составленной из видных учёных и охотоведов, на котором, в частности, прикинули, какие исследования надо провести, чтобы понять, что делать. Первые результаты этих исследований были опубликованы уже в 1998 году – быстрее не бывает – а уже в 1999-м были приняты «Меры по защите окружающей среды».
Надо сказать, что Рабочая группа принципиально исходила из того, что гуси – ценный охотничий ресурс и контролировать их надо по возможности охотой (а не так, что ядом потравить, а тушки сжечь напалмом). С точки зрения истинно государственного человека прелесть такого подхода в том, что спортивная охота ни цента государству не стоит. Наоборот, на лицензиях можно заработать, а дополнительные расходы на патроны и т. д. стимулируют экономику. Поэтому меры по ограничению численности гусей были сведены к тому, чтобы их как можно больше добывали.
На самом деле положение было настолько серьёзное, что решили прибегнуть к крайнему средству – открытию весенней охоты. Считается, что она куда сильнее отражается на численности гусей, чем охота в другие периоды. Когда охотник убивает гуся осенью или зимой, это, конечно, трагедия для убитого гуся – но для популяции это просто минус один гусь. Но гусь, добытый весной, – это не «минус гусь», а «минус выводок». Гуси образуют пары на зимовках – причём любопытно, что гусыня выбирает партнёра из тех, кто вылупился в какой-то другой колонии, а гнездо они будут вить там, где вылупилась гусыня; так обеспечивается генетическое разнообразие. Причём среди них встречаются и «разводы», так что если кого-то из «супружеской пары» подстрелят на зимовке, тот, кто остался в живых, легко находит кандидатуру для нового брака. А вот на весеннем пролёте такой возможности уже не будет: гусю из разбитой пары придётся ждать до зимы.
Учёные отметили также другой, неожиданный эффект. Беспокойство во время весеннего перелёта может помешать гусыне накопить нужное количество жира, и она не сможет отложить яйца. Впрочем, этот эффект отмечался только в первые два года после разрешения весенней охоты; затем гуси, судя по всему, приспособились и к этому.
Насколько эффективными оказались принятые меры? Зависит от того, о каком из трёх видов светлоокрашенных гусей мы говорим. С большим белым гусем можно рапортовать о полном и безоговорочном успехе. Численность этого вида снизилась с пиковой до приемлемых 600–700 тысяч особей и стабилизировалась на этом уровне. На гуся Росса никакого влияния либерализация охоты не оказала: судя по всему, какие-то, неизвестно пока какие, особенности его поведения позволяют ему избегать охотничьего пресса полностью. А вот численность малого белого гуся, несмотря на двукратный рост добычи, снижаться не желает.
Скорее всего, дело в том, что численность малого белого гуся была серьёзно недооценена. Считалось, что их порядка четырёх миллионов, и повышение уровня добычи до 600 тысяч птиц в год даст желаемый результат. Сейчас предполагается, что малого снежного гуся в Северной Америке порядка 15 миллионов голов, и тут стреляй хоть миллион в сезон, эффекта не будет. Чтобы популяция сокращалась, надо, чтобы вероятность выживания взрослого гуся составляла порядка 0,75. Сейчас же она более 0,8. И пессимистический прогноз – в том, что имеющееся количество охотников не способно обеспечить требуемый охотничий пресс.
Для учёных это, конечно, не только проблема, но и раздолье для исследований: в частности, в кои-то веки можно установить, что будет, если открыть почти неограниченную охоту на процветающий вид. И получается, что влияние это не так сильно, как иногда бы хотелось. В принципе, это не новость. Давно известно, что на численность любого вида влияет много разных факторов, и повышенная смертность от охоты может компенсироваться повышением шанса избежать гибели по какой-то другой причине. Например, если животных, скажем, два, а корма, чтобы дотянуть до зимы, хватит только на одного, то добыча одного животного автоматически предоставляет дополнительный паёк и шанс на выживание другому. Или, если ограничено пространство для гнездования, одна незагнездившаяся пара даёт шанс вывести больше птенцов другим.
Впрочем, в случае с тундровыми гусями Северной Америки дело не в этом: успешность размножения у них в последнее время не изменилась. Проблема в том, что охотники, получив возможность добывать больше, стали почему-то добывать намного меньше – даже меньше, чем при более жёстких правилах и лимитах. Этот феномен пытаются объяснить разными причинами. Во-первых, общим снижением числа охотников. Во-вторых, сложностью охоты. В-третьих, проблемой с разделкой и утилизацией большого объёма добытых птиц. В-четвёртых, тем, что гуси меняют пути миграции и места зимовки, чтобы уйти от охотничьего пресса. В-пятых...
Но главное, что доказывают эти исследования, – это то, что охотники не механизмы, автоматически истребляющие всё что можно; распространённое мнение «дай им волю, они всё перебьют» не всегда подтверждается практикой. У охотников есть свои методы самоограничения, сознательного и бессознательного – начиная с того, что слишком лёгкая добыча приедается. В науке, в принципе, давно были известны и «эффект пресыщения», и «эффект плато», когда число добываемых охотниками птиц и зверей, достигнув определённого уровня, остаётся неизменным вне зависимости от количества животных и разрешённых объёмов изъятия. Но только американская история с белыми гусями показала, насколько в действительности ограничены возможности человека влиять на популяцию при помощи охоты.
Не надо только забывать, что всё это относится только к видам, которых не просто много, а очень много. Когда же численность какой-то птицы или зверя находится на пределе, за которым наступает вымирание, даже самая скромная охота может оказаться последней каплей. На природу влияют многие разные факторы, но не на все из них мы можем сознательно повлиять. Не говоря уже о глобальном потеплении, нельзя же запретить фермерам сажать кукурузу ради сокращения численности белых гусей. Единственным инструментом как-то влиять на их количество остаётся, по сути, охота. И если мы хотим сохранить за собой право пользоваться этим инструментом – «включать» охоту, когда численность того или иного вида становится чрезмерной, – то мы обязаны и «выключать» охоту, если это необходимо.
И здесь можно было бы поставить жирную точку, но... как было отмечено выше, гуси не одни в тундре живут. Там есть ещё и белые медведи. Как правило, гусь медведю не корм: расход энергии, необходимый, чтобы поймать даже линного гуся, не окупится приходом калорий. Другое дело – кладки яиц, которые знай себе ходи да собирай. Но раньше, пока гуси высиживали птенцов, медведи ловили нерпу на ледяных полях, а когда ледяные поля таяли и медведи перебирались на берег, гусята уже вылуплялись. А сейчас-то, с сокращением площади полярных льдов, медведи вынуждены выходить на берег раньше, не отъевшись как следует на тюленях. И это «раньше» начинает уже совпадать с периодом, когда гуси сидят на яйцах. В общем, если так и дальше пойдёт, сокращением количества полярных гусей займутся умки...
Автор: Алексей Морозов
Фото: ShutterStock/FOTODOM.RU
