Береговой клиф. Часть 1

Береговой клиф. Часть 1

Соловей   

Береговой клиф населен преимущественно чайками, бакланами, чистиками и прочими морскими птицами, с большим удовольствием гнездящимися на отвесных скалах. Звери, которые обитают на нем значительно, менее разнообразны – это лисы, снежные бараны и многочисленнейшие в тех краях медведи.

Люди из-за своей неспособности вить гнезда и строить берлоги в скалах вынуждены для поселения довольствоваться долинами рек, прорезающими береговые обрывы каждые несколько километров. Эти люди ловили рыбу, мыли золото, выращивали убогий урожай овощей и пытались как-то удержаться на границе моря и негостеприимного скалистого материка с подкладкой из вечной мерзлоты.

...

Фридрих Кибер вскочил на длинный, сколоченный из неструганных досок и установленный на козлах стол. Вскочил он как был – босиком, в длинных байковых семейных трусах и в тельняшке с обрезанными ножом по плечи рукавами. За столом на это не обратили внимания, продолжали орать, пить пиво и водку, громко смеяться, хлопать друг друга по плечам. Кибер стукнул ногой, отчего огромная кружка пива опрокинулась на колени Сереге Зотову, который выругался и попытался за ногу стащить Кибера со стола. Кибер сперва с наслаждением заехал ему в лицо босой ногой – всеми пальцами, попытавшись попасть в глаза; а потом, когда Зотов охнул и закрыл лицо руками, вылил ему на голову стоявшую рядом вторую кружку.

Дружный хохот за столом подтвердил правильность действий старого Кибера. Он схватил кусок хорошо копченой янтарной теши, впился в нее крепкими, здоровыми, желтыми, как у лошади, зубами, сплюнул дымную корочку на мокрую от пива шевелюру того же Сереги Зотова, спрыгнул на дощатый пол и почему-то оказался в удобных разношенных мягких кирзовых сапогах.

А потом Фридрих подходил к только что просмоленному, крепкому, черному снаружи, золотому внутри карбасу, садился на весла, ждал волны. Ждали волны и все его многочисленные приятели и неприятели, столпившиеся на берегу в ожидании. Но наконец волна приходила, остающиеся на берегу толкали карбас носом против наката, Кибер взмахивал веслами и уходил за прибойную полосу – после чего вставал, опускал за корму длинный белый старенький мотор «Пента», запускал двигатель, садился за румпель, ставил рядом с собой карабин и уходил на восток – туда, где над изломанными гребнями волн вставали зубчатые, покрытые снегом хребты побережья.

Кибер умер. И все, что творилось с ним теперь, происходило в его личной Валгалле.

Умер он, правда, как-то не вовремя. Буквально минуту назад в просторной брезентовой палатке на рыболовном стане толпились бесчисленные представители семьи Киберов, громко, на все лады обсуждая, как можно помочь старику, который неожиданно упал навзничь, забился и попытался что-то говорить. Кибера осторожно перенесли с гальки на застеленные мягким ватным матрасом нары, попробовали влить ему сквозь зубы чай, а потом пошли за водкой – универсальным лекарством всех времен и народов. По крайней мере в это время и на этом углу континента Евразия.

И пока многочисленные племянники, младшие сыновья и внуки Фридриха Кибера беспорядочно бродили по берегу, выискивая секретный, глубоко запрятанный Фридрихом флакон со спиртом, единственный оставшийся рядом с ним человек внимательно выслушал последние слова старика, закрыл ему глаза и, не привлекая внимания, вышел из палатки, после чего смешался с толпой галдящих и суетящихся рыбаков.

А то, что Фридрих Кибер, основатель клана в без малого шестьдесят душ обоего полу, бывший австрийский пулеметчик, а ныне бригадир рыбаков и владелец небольшого маломерного флота таки отдал концы, обнародовал вошедший через три минуты в палатку повар бригады Матвей Суяшев.

Было Фридриху Киберу на момент его кончины в 1998 году 98 лет…

СОЛОВЕЙ

– Высоты боишься? – спросил стажера Маканина районный охотовед Соловей. Этот вопрос он произнес вместо «здравствуйте», едва только Маканин зашел в крохотную клетушку на первом этаже двухэтажного насыпного дома, в котором располагалось правительство Нельского района М…ской области. На дверях клетушки плевком был приклеен клетчатый тетрадный листок, на котором корявыми печатными буквами было старательно выведено: «районный охотовец».

Так как администрация Нельского района, насчитывавшего от силы двенадцать тысяч человек, гордо именовала себя правительством (и ей, что характерно, в этом никто не препятствовал), то районный охотовед должен был иметь звание не менее чем министра, на что Соловью неоднократно указывали вышестоящие товарищи. Соловей же, ко всеобщему недоумению, оказался не тщеславен, чем поневоле повергал представителей правительства в уныние, тесно смыкающееся с подобием стыда, однако же в стыд не переходящее.

Вот и сейчас он сидел в конуре со стенами цвета хорошо выдержанной плесени на горбушке черного хлеба, глядя поверх чайного стакана черными диковатыми и очень ехидными глазами на пришельца.

Юрий Маканин, выпускник Иркутского факультета охотоведения, что-то промямлил про свое назначение в Нельский район, но Соловей снисходительно махнул рукой, указывая на засаленный стул напротив.

– Да знаю, знаю, кто ты. Еще раз спрашиваю – высоты боишься?

Соловей вышел из-за стола и внимательно – даже подчеркнуто внимательно – осмотрел Маканина. Длинный, тощий, состоящий из одних мослов парень, типично славянской наружности – чуть скуластый, с немного вздернутым носом и подбородком, голубоглазый и конопатый, чем-то похожий на Ивана-дурака с иллюстраций к народным сказкам. В маленькой каморке охотоведа он казался под потолок. В отличие от Ивана-дурака, Юра был одет в новенький штормкостюм цвета хаки и раздолбанные китайские кроссовки. Соловей сжал пальцами бицепс, быстро заглянул в лицо (сейчас еще в рот полезет, зубы проверять, – отшатнулся юноша) и, видимо удовлетворенный увиденным, снова сел на место. Сам Соловей, если кому и нравился, то, видимо, только самому себе, и то временами – он оказался среднерослым, длинноруким и от того несколько пауковатым мужиком, сухим, словно витым из проволоки. Смуглый, лысый и бородатый, он напоминал кого-нибудь из кавказских кунаков-абреков Дикой Дивизии времен довоенного кинематографа. Соответствие черно-белому кинематографу подчеркивалось тем, что и сам Соловей был черно-белым, точнее – черно-смуглым. С черным коротко стриженым напоминанием о волосах, черной рамкой

бороды вокруг узкого подбородка и черными, глубоко посаженными ехидными глазами под смуглым куполом лысины.

«Соловью веры ни в чем нет, – наставляли Маканина братья-охотоведы из областного управления, – мужик он очень неглупый и опытный, но шебутной. Ты, главное, с ним ни в какие авантюры не лезь. По авантюрам он у нас в управлении главный. Он и еще напарник его, совершенно сумасшедший тип… В общем, увидишь».

– Впрочем, куда ты денешься, – резюмировал Соловей, словно отвечая на мысли Маканина.

– Да куда хочешь, – донеслось из-за маканинского плеча, и в комнату вошел другой персонаж – рыжий дылда с фарфоровыми плоскими голубыми глазами.

– Это его ты берешь в поход, да?

– Да некого больше, – хмыкнул Соловей.

– Вова, – неунывающе сказал рыжий дылда и протянул руку Маканину.

– Он тоже Вова, ты уже знаешь? Я тот Вова, который этого Вову замещать будет во время отсутствия.

– Замещать он будет, – скептически сказал Соловей. – Знаю, как ты меня замещаешь. Он когда в кресло садится, то сразу делает рожу кирпичом, такую, что любой открывший дверь сразу торопится ее закрыть.

– Да, – радостно отвечал рыжий Вова, – причем со своей стороны. Это я стараюсь соответствовать идеалу бюрократа. Чтобы просители не донимали. А то, что ты до этого идеала не дотягиваешь, – это твои проблемы.

– Ладно, местоблюститель, – огрызнулся Соловей. – Ты блюди, а мы собираться пошли.

– Мы что, уезжаем куда-то? – наконец-то сумел вклиниться Маканин.

– Не уезжаем, – вежливо поправил Соловей. – Уходим. Уплываем то исть. На корабле.

– Он что, тебе ничего не сказал? – радостно загыгыкал рыжий. – Вас ждет особо важное задание.

ОСОБО ВАЖНОЕ ЗАДАНИЕ

Соловей вместе с Маканиным вышел на крыльцо правительства. Под крашеным серебристой краской памятником Ленину подростки пили пиво. По бетонным плитам площади ветер гонял пустые банки из-под «Балтики». Прямо впереди стояли сложенные из шлакоблоков серые замызганные дома, а за домами во всем своем ослепительном великолепии алмазным сиянием искрилось Охотское море. За плавным изгибом морского берега начинался грандиозный обрыв, уходящий за горизонт. Рыболовецкий поселок Неля располагался в уютной впадине между двумя плечами этого обрыва. В сорока километрах к западу, еще в одной низине, лежал Город – единственный город этого побережья от устья Амура до самого Северного Полюса, численностью аж восемьдесят тысяч человек. Именно туда из прибайкальских степей распределили после окончания института Юру Маканина – блюсти государственный интерес в охотничьем хозяйстве посреди этой Богом проклятой дыры. На фоне распахнувшейся во всю ширь могущественной Природы человеческое присутствие казалось лишь досадным недоразумением, которое, впрочем, не задержится здесь надолго.

– Осматриваешься? – с хищной белозубой улыбкой, очевидно не предвещавшей ничего хорошего, заговорил Соловей. – Осматривайся, осматривайся, пока время есть. В правильном направлении смотрите, товарищ, на эти горки. Обрывы, то есть. Родина, в лице дебилов из московского департамента, задание нам дала. Снежных баранов посчитать. Тебя чему в институте учили? Основу хозяйственной деятельности составляют учет и контроль, а если деятельность осуществляется относительно диких животных – то учет и контроль этих самых диких животных.

Маканин кивнул.

– До недавнего времени основным промысловым животным был соболь. А сейчас основной стала скотина, которую можно за валюту иностранным охотниками продавать. То есть медведь, лось и снежный баран. Лося у нас всего давно на мясо выколотили, медведя – немерено, хошь считай его, хошь не считай. А вот запасы снежного барана очень интересуют молодую демократическую российскую власть. Ибо каждый рогатый баран стоит денег от семи тысяч полноценных американских долларов. Потому нам и дан приказ из московского центра – пройти вдоль всего принадлежащего нам берега, баранов посчитать, стада нанести на карту и карту эту сдать в московский научный институт. А те при виде этой карты хрен к носу прикинут и решат, как этих баранов лучше употребить, – начал долго и путано объяснять рыжий.

– Короче, Склифософский, – оборвал его Соловей, глядя при этом на Маканина. – Перед нами береговой клиф. То есть – побережье Охотского моря, сплошняком состоящее из обрывов. На обрывах пасутся бараны. Мы идем сверху, их считаем. Смотрим, сколько самцов, сколько самок, наносим на карту. Идти надо… – тут Соловей замешкался, прикидывая что-то в уме, – ну километров триста двадцать. Простейшая охотоведческая работа. Я ж не зря тебя спрашивал – ты высоты боишься? Впрочем, теперь уже поздно… Потому что, согласно приказу управления, ты поступил в полное мое распоряжение…

Как пишут старинные писатели, «стажера Юрия Маканина немедленно охватила волна восторга». Из учебной практики он знал, что охотовед, хоть и идет на свою должность от любви к охоте, охоты этой чаще всего не видит. Ибо обречен сидеть в подобной крысиной норе и выписывать всяческие бумажки всем потребным инстанциям и заинтересованным лицам. В общем-то, он на это и настроился, получив назначение на свободную должность в Нельском районе, однако тут ему улыбнулась удача – головокружительное путешествие по наиболее труднодоступным местам мира с одним из самых опытных сотрудников управления.

Причем события развивались с быстротой ядерной реакции. Буквально за десять минут Соловей оценил содержимое станкового «Ермака» Маканина, хмыкнул, добавил туда десять промасленных банок какой-то подозрительной тушенки, полотняный мешок сухарей («мне баба насушила, видно, в тюрьму сдать хотела, а тут, вишь, маршрут подвернулся»), пластиковую бутылку с сахаром и пару длинных серых болотных сапог гнусного вида.

– Мы ж в горы пойдем, – удивился Маканин при виде сапог.

– Именно, – удовлетворенно хрюкнул Соловей. – Здесь именно в сапогах по горам и ходят.

Горы были видны через лиман – серые угрюмые горбушки, словно присыпанные сверху гравием. Собственно, кругом были одни эти горы – целое море гор, обрывающееся к морю Охотскому. На отдельных вершинах в солнечном свете сияли пятна снега. Стоял август.

ПИСТОЛЕТЫ

Грязный и серый «УАЗ» (впрочем, здесь, похоже, все было грязным и серым) дотряс их до такого же серого и грязного катера, стоявшего посреди серого и грязного лимана реки Нолы, откуда почему-то ушла вся вода. Грязный и серый катер с двух сторон подпирали грязные серые трубы, не давая ему лечь на бок в серую грязь. На палубе копошились грязные серые люди, которые при виде Соловья и Маканина грязно выругались. Вернее, они их так приветствовали. В рубке гостей добрым незлобивым матерком встретил грузный благообразный капитан, которого все окружающие звали Василичем. Прямо перед штурвалом была расстелена газета, на ней стояли наполовину початая бутылка водки и какие-то раскрошенные куски хлеба вперемешку с нажаренными ломтями неизвестной Маканину рыбы. Сперва ему показалось, что капитан рыбой закусывает водку, на деле же он запивал водкой рыбу.

На короткий конкретный вопрос Соловья Василич участливо вздохнул, закатил глаза, пригладил окладистую бороду, сразу напомнив хрестоматийного жреца какого-нибудь культа, и зарокотал голосом опустившегося церковного служителя:

– Чего ты торопишься всегда, Соловей? Отвезу я тебя, скотина, куда ты скажешь, и заберу даже обратно. Если кого забирать останется, конечно. Выпей водки…

Судя по всему, капитан Василич был оптимистом.

– Водку-то ты, я надеюсь, пьешь, – подозрительно зыркнул на Юрия Соловей. – Впрочем, о чем это я? Из нашей бурсы тех, кто меньше цистерны не вылакал, просто не выпускают.

Возле выброшенной на берег баржи трое угрюмых мужиков в «брезенте» кого-то били ногами.

– Это Остурхай, новый рыбнадзор, крещение принимает, – по-доброму ухмыльнулся Василич. – Он решил у мужиков, кто краба по отливу собирает, рыболовные билеты проверить. Ну на самом деле не проверить, а краба отобрать, как это у рыбнадзора всю жисть принято было. Ну а когда мужики рогом уперлись, он пистолет достал.

– Хочешь, договорю? – радостно добавил Соловей. – Пистолет у него отобрали, на литораль выбросили и сейчас буцкают?

– Про то, что выбросили, ты откуда знаешь?

– А всегда так делают. Вообще, тому, кто пистолет добровольно на поясе носит, как знак даденной Господом власти, надо сразу бить в рыло, – сумрачно ответствовал Соловей. – Вот, Василич, ты у меня пистолет хоть раз видел? Нет? А он есть у меня. В сейфе. На самом дне под папками. Чтоб искушения не было его куда-нибудь в командировку взять. И посеять там же. Вообще, пистолет – штука на редкость дурная. Потому что людей на идиотские поступки провоцирует. Вон, друг мой, охотовед Кустов, поехал для какой-то дурацкой проверки в Зырянку. С пистолетом. Сам не понимает, зачем он его туда взял. Ну, проверка – понятно, что такое: пьянка глухая, день и ночь, в самолет его по трапу закатили. Просыпается он уже в Анадыре, хвать – нет пистолета-то! Что делать? А то и делать – купить у кого-нибудь с рук другой пистолет, отдать умельцам перебить номера и спрятать куда подальше, доставая только при проверке табельного оружия. Вот как я, кстати.

– И что ты думаешь? – риторически произнес Соловей и одним махом выпил предложенные Василичем полстакана водки. – Обычно всякие прапорщики эти пистолеты продают изпод полы где угодно, а тут вот как надо – так сразу хрен. Кустов, благо мелким начальником был, выписал себе командировок по всей области, по всем притонам прошелся – накося-выкуси, нету пистолетов! От отчаяния он приехал в Зырянку и остановился в той же гостинице и в том же номере. Вечер, грустно ему, взял пузырь в магазине, сидит один. Стук в дверь – на пороге мужик, Кустов его первый раз в жизни видит. Нет, мужик опровергает, не первый, я в совхозе работаю товароведом, ты к нам полгода назад с проверкой приезжал, мы вместе гасились. Возобновить знакомство пришел, типа. И тоже бутылку принес.

Сели они, пьют вдвоем уже. И тут этот товаровед как-то извиняющимся тоном говорит: «Слышь, Серега, я вот в прошлый раз, ну вот совершенно не знаю зачем, спер у тебя пистолет… Ты уж извини меня, подлеца, не бей рожу сразу, вот он тебе обратно…» – «Рожу бить? Дай я тебя расцелую!»

За время беседы прилив уже поднял катер на воду, и Перец, матрос Василича, поднял из воды подпорки. Затем с грохотом провернулся двигатель, и Василич, чуть сдвинув газету с бутылками в сторону, шевельнул штурвал к выходу в море.

– Ты меня, главное, не целуй, – с чувством сказал Василич (между делом он уплел целый кетовый бок, запив его 0,75 литрами водки, нисколько не изменившись ни лицом, ни поведением), ты мне вот чего скажи – почему я оружия твоего на борту не вижу? Тебе ж хрен знает сколько идти, по самым медвежистым местам…

– А потому что мне хрен знает сколько идти, я его и не беру, – хмыкнул Соловей. – Мое оружие – 20 банок тушенки, 10 себе и 10 молодому. Сейчас август, мишка сытый, на рыбе, на ягоде…

– Ну-ну, – скептически произнес Василич. – А что это там за история со старым Кибером случилась, не знаешь? Ты ж там был вроде, на той рыбалке?

СТАРЫЙ КИБЕР

– Какая такая история? – пожал плечами Соловей. – Естественная. Помер он. От старости и злоупотребления алкоголем. В девяносто восемь лет.

– Вообще зверь был, не человек, – с неподдельным восхищением сказал Перец. – Он еще в шестьдесят пять ухитрялся размножаться… А чего это, болтают, хрипел он перед смертью?

– «Дарби, дай рома», – неожиданно проявил Соловей начитанность. – Водки требовал, ну как ты думаешь?

– А я вот другое слышал, – пробухтел похожий на неряшливого пожилого откормленного татуированного монаха Перец. – Что говорил он про бочку и косое дерево на мысу…

– Ох ти господи, – сокрушенно покачал головой Соловей. – Фантазеры народные. Тут на каждом мысу косое дерево. Потому что прямых нет. И бочка ржавая валяется. От геодезистов, потому что они на всех мысах побывали.

– Байка эта очень старая, – повернулся Соловей к Маканину. – Народное переложение популярной книги Стивенсона «Остров сокровищ». Что старый Кибер, который был вообще-то военнопленным чехословацкого корпуса в Первую империалистическую войну, прибыл сюда вместе с неким генералом Пепеляевым. И, естественно, везли они с собой сокровища несметные. Конечно, иначе какой же Пепеляев генерал без сокровищ, а? Пустяк и тьфу, не бывает у нас генералов без сокровищ. Белогвардейских к тому же, генералов. Пепеляева этого здесь то ли шлепнули, то ли посадили, а Кибер остался. На свободе и с сокровищами. Ну не идиоты ли, а? – Соловей скорбно посмотрел на дно стакана и плеснул себе огненной жидкости. – И вот, дескать, зарыл где-то здесь, на берегу, Кибер немерено этих сокровищ. Их время от времени даже искать начинали. Причем, что характерно, – его кровные родственнички. Двое младших сыновей – Герман и Никанор.

– Это у Кибера столько детей было, – пояснил Василич, ловким движением штурвала обходя галечную косу и выводя катер в открытое море, – что у него имен человеческих на них уже не хватало. Последних он как собак уже называл

– Домна, Лукерья, Никанор…

– Ну вот этот Никанор как-то по пьяни даже отца за руки подвесил, пытать начал – где это ты, папаша, свои мильоны закопал, – начал очередную мрачную повесть Соловей (а знал он их, как уже понял Маканин, нескончаемое количество). – Насилу отбили его другие Киберы. Никанор-то из них как самый дурной, естественно, самый здоровый…

– Тем не менее у старого Кибера деньги всегда были, – напомнил о себе Перец.

– А знаешь, почему они у него были? – разозлился Соловей. – Потому что пахал старый Кибер как проклятый, чтобы ораву эту свою обеспечивать…

МАРШРУТ

– Соловей, ну ты повтори еще раз, куда мне тебя высаживать и где потом забирать, – Василич начал возюкать грязным толстым пальцем по такой же грязной карте. – И вообще ты кому-нибудь хоть рассказал, куда вы идете и на сколько?

– Ну как кому? – удивился Соловей.

– Вот тебе. Вове Кунаеву, местоблюстителю моему…

– Ну хоть Кунаеву. А так – случись что со мной, кто вас откуда забирать будет?

– Василич, блин, – хором вздохнули все, кто был в рубке, – что с тобой случиться-то может?

– Это не потому, что он памятник, – сказал Соловей, обращаясь к Юре. – У нас все, кто на море работает, сами себе памятники. Просто с Василичем чего только не случалось. И тонул он, и топили его, и резали, и замерзал он, и от кондрата перекидывался, и даже ему по пьяни в Орхояне собаки ноги отгрызли. Вот ты поверишь, он ведь без ног совсем!

– Ну не совсем без ног, – ухмыльнулся Василич. – Без ступней, это да. Но когда я за столом сижу в сапогах, то никто не догадается. А ты, – повернулся он к Соловью, – молодому-то маршрут объяснил?

– А зачем, – пожал Соловей плечами.

– После того, как мы на берег высадимся, у него уже обратного пути не будет. А когда пойдем, я потихоньку все объяснять буду. Закончим – он сам все будет знать не хуже меня. Обкатку пройдет, так сказать…

– Триста кэмэ своими ногами трюхать. До самого Очеркана, – просипел матрос Перец. – Убьешь парнишку-то…

– По-моему, он сам кого хошь убьет,

– в очередной раз посмотрел Соловей на Маканина, высказав, видимо, высшую похвалу его физическим кондициям. – Мы ж не за день, а за две недели пройти собираемся. По дороге минимум пять раз под крышей ночевать будем. Остальное время – в кустах, у костра, под брезентом. Спальники с собой взяли, так что не переживай, как короли пойдем.

– Ну, я и отсюда, из рубки, знаю, что вас ждет на пути к Очеркану, – Василич как-то нахмурился и одновременно просветлел, видимо, радуясь собственной мудрости и одновременно грустя о ней. Он понюхал край стакана, поднес его ко рту, но не выпил, а заговорил:

– Лучше всего у вас пройдет первая часть пути. Потому что по глухим и никому не нужным местам. Намаетесь, но целы останетесь. В бухте Раскольничьей у вас харчи отберут. Или вы сами их там отдадите, добром, разница небольшая. На устье Быстрой пропадут шмотки, хорошо, если с оружием останетесь. Бригаду Светлую вы то ли пройдете, то ли нет – то не ведомо ни мне, ни кому другому. Если ее минуете, то три мыса вы точно проскочите – тем более там старая база геологов есть. Крыша над головой то есть. Своей-то у вас к тому времени точно не будет. Ну и на выходе, на косе Отдельной, вас добрые люди и кокнут. Чтоб дальше не мучались.

Проговорил все это Василич и выпил стакан водки ни с кем не чокаясь, будто за упокой.

– Напился, сволочь, и всякую ерунду понес, – укоризненно помотал лысиной Соловей.

Юрий вышел на палубу и принялся разглядывать медленно проплывавшую перед ним стену Берегового хребта. По правому борту раздавалось какое-то жужжание. Со стороны моря к Василичу приближался еще один кораблик.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС

– Киберы, – понимающе кивнул Соловей, поднявшийся наверх. – Молодые и самые поганые. Поговорить хотят.

Маканин уже понял, что каждый встреченный им на этом побережье бот уродлив по-своему. Все кораблики здесь представляли собой низкосидящие пузатые суденышки, хорошо, если на полтора метра возвышающиеся над волной. Возможно, все они вообще произошли от одного прародителя – вернее, от одной серии кораблей, попавших на эти берега в некое доисторическое время и растащенных по частным владельцам в годы падения Советской власти. Эти владельцы, в свою очередь, принялись городить на крепких мореходных корпусах всякие сооружения исходя из собственных представлений о функциональности и удобстве. Так, в частности, рубка Василичевского корабля была сделана низкой – видимо, из тех соображений, что оба матроса команды оказались ростом чуть выше метра шестидесяти, а сам Василич, будучи без ступней, вообще все время сидел. Соловей, как частый гость на катере, сразу же сел на банку, а неудачливый молодой Маканин стоял, согнувшись едва ли не вдвое.

Приближающийся катер (а все здешние катера почему-то назывались «шаркетами» – Маканин так пока и не понимал, почему) был украшен здоровенным водруженным на палубу сараем, в котором при желании могло разместиться полтора десятка человек.

– Один из Киберовских ботов, – утвердительно кивнул Соловей. – У них все на максимальную вместимость рассчитано. Старый Кибер, как ты уже понял, наплодил Киберов видимо-невидимо. Их всех, опять же, девать куда-то надо, даже на кораблях…

Двигавшийся со стороны моря шаркет совершенно очевидно собрался подойти вплотную к Василичу, и тот сбросил обороты двигателя. Второй капитан сделал то же самое, и вроде бы неуклюжий катер вровень и очень точно подошел к борту. Здоровенный рыжий мужик в выцветшем камуфляже в пятнах ржавчины под цвет его прически, бросил на палубу Василича толстый конец, который матрос Степан с обезьяньей ловкостью тут же намотал на кнехт.

Ржавый мужик перелез на палубу соседнего катера и засунул голову в рубку.

– Слышь, Соловей, ты вроде в наши места собрался?

– Во-первых, здравствуйте, – добродушно проревел от штурвала Василич.

– Привет, Василич, – проревел в ответ ржавый мужик на порядок менее добродушно, – ты извини, я тут подошел с Соловьем поговорить…

– Говори, – хмыкнул из угла охотовед.

– Выдь на палубу, – требовательно заявил мужик.

Соловей пожал плечами и поднялся.

Маканин последовал за ним.

– А это кто? – недоверчиво спросил мужик, сверля Маканина черными небольшими глазами.

– Стажер. Юрой зовут.

– Никанор, – сказал Ржавый, не подавая руки. – Так ты что это с нами не согласовал, куда едешь?

– Я вообще-то на госслужбе, – пожал плечами Соловей, – и никому о своих движениях докладывать не обязан.

– Обязан, – взревел Ржавый, – если на чужую частную собственность высадиться собрался.

– И где это у тебя там частная собственность развелась? – с неподдельным интересом и очень ехидно спросил Соловей.

– Не завелась, а всегда была, – нажал Ржавый. – От отца нашего, Фридриха Гергардовича. Если помнишь, мы есть коренная народность севера – эвены-орочоны!

Маканин, уже побывавший в студенчестве на практике в верховьях Учура, с изумлением воззрился на Никанора – те эвены, которых ему довелось видеть, были маленькие, тощие и монголоидные. Никанор Кибер же очевидно являл полную их противоположность.

– По бумагам – да, я помню, – устало сказал Соловей. – А вот отвода земель на вашу фамилию в делопроизводстве я не видел.

– Ну так увидишь, – рявкнул Никанор, – поворачивай обратно, вместе в правительство пойдем. И не утвердить вы нам этот отвод никак не можете.

– Отвод вам Кунаев утвердит, – хмыкнул Соловей, – в установленные законом сроки. Он по приказу вместо меня оставлен. Я же, согласно тому же приказу, отправляюсь на полевые учеты охотского снежного барана. И к моменту оставления мной рабочего места – а случилось это менее пяти часов назад – я ни о каких ваших претензиях ни на какой кусок земли не подозревал. Может, ты мне отсюда пальцем ткнешь, чтобы я своим сапогом, если что, твою священную орочонскую землю не топтал?

– Здесь вся земля – наша, – ожесточенно буркнул Ржавый. – Гляди, пойдешь – есть все шансы не вернуться.

Развернулся и прыгнул обратно на свое судно. Степан мгновенно отпустил конец, и катера, заурчав погромче, как два неудовлетворенных хищника, направились в разные стороны.

– И разошлись, как в море корабли, – вздохнул Соловей. – Интересно, чего это он револьвер на себя нацепил?

Маканин удивился.

– Да-да, наган под рубашкой. Когда он развернулся, чтобы обратно прыгать, очень четко нарисовался. Это второе секретное сокровище старого Кибера. И, к сожалению, вполне реальное, в отличие от первого. Потому что чего у Кибера было много, когда он здесь обосновался, так это оружия…

Продолжение следует...