У них не было ничего общего, их ничего не связывало, и они никогда не встречались. Но время идет своим чередом – затейливые ручейки их судеб вот-вот пересекутся, и тогда многое изменится…
В утреннем тумане он, сытый, мокрый от росы добрел до кустов, что облепили пригорок, забрался под раскидистый куст, положил голову на лапы и закрыл глаза. День, уже по-осеннему нежаркий, сухой и яркий, не интересовал его, сладкая дрема заволокла сознание, и даже привычка чутко слушать лес несколько притупилась. Медведь спал, лишь изредка ворочаясь, когда лучики солнца, пробиваясь сквозь ветки, досаждали теплом.
Город выплюнул его, пережеванного звонками, пробками и проблемами. Протиснувшись на загородное шоссе и поняв, что успевает, он позволил себе не спешить, не гнать и вести машину, наслаждаясь той ездой, что можно назвать спокойной. Но приехав ко времени, когда еще не поздно сесть на лабаз, он решил, что сегодня пойдет с подхода от поля к полю и обязательно сходит на дальний хутор, где две недели назад видел крупного медведя. Пара рюмок под ужин и болтовня с егерем окончательно выветрили из головы всю городскую дурь – теперь он думал только о том, как сделать все правильно, и ждал встречи с ним, тем медведем, что буквально на несколько секунд показался там, в глухом лесном углу, на дальнем хуторе.
Солнце уже село за гриву, и прохлада ночи обволокла лес, поле и косогор. Медведь уже несколько часов не спал – просто лежал на примятой траве, лениво ворочаясь и иногда втягивая носом аромат полевых трав, что стал с приходом ночи тягучим и густым. До поля, засеянного овсом, совсем рядом, он и ложился так, чтобы услышать и учуять, если стадо кабанов опять попытается прийти на кормежку, вывалиться из леса на его поле, именно на его поле! Он нашел его еще в тот месяц, когда сушь и жара держали его у ручья, и лишь под утро, когда воздух остывал, медведь обходил участок и однажды наткнулся на небольшое поле, где еще зеленый овес сладко пах и вот-вот должен был налиться молочной спелостью. Нашел и больше не уходил далеко. Разве что на рябину да на яблоки, что в этот год уродились сладкими и ломали без того подранные медведем сучковатые заскорузлые ветки. Овес поспел, и медведь, ползая по полю, обсасывал колоски, урча от удовольствия. Как-то после дождя, придя на поле, он наткнулся на горку зерен, что накрыли грязь. Долго пытался разделить запахи – сладкий, что шел от влажного зерна, и резкий, неприятный, заставляющий насторожиться, из-под него. Он долго стоял, не решаясь ни на что, переминаясь с лапы на лапу, но все же осторожно, вытянув шею, аккуратно взял насколько зернышек из кучи и тщательно разжевал их. Вкус его покорил. Он лег на брюхо и, подгребая лапами, стал самозабвенно перетирать зубами каждое зернышко, чавкать, зажмурив от удовольствия глаза.
Поле, что на дальнем хуторе, уродило, несмотря на сухое, жаркое лето, добрый овес.
Но кабанов не было – так, редкий следочек или примятое пятно на краю, но вот чтобы стабильно ходить… Нет, кабанов на поле не было. А вот медведь ходил, характерно укладывая овес, оставляя полосы сломанных колосьев. А когда в сентябре насыпали кукурузу и она стала убывать, но так как кабанов не было, грешили на птиц.
В тот день медведь, как обычно, встал с лежки и пошел к полю, обходя его по краю, читая каждый следок и тщательно внюхиваясь, ловя каждый запах, что тянул в его сторону слабенький ветерок. Что-то его беспокоило. Он зашел на самый край поля, остановился и настороженно слушал, но ничего нового не заметил. Но тревога уже вселилась в него, и, обойдя поле, он снова вышел на самый край, но даже спелый овес его не отвлек, и, с шумом втянув воздух ноздрями, он пошел громко, не таясь, в сторону болота, на краю которого росла рябина.
Он не любил этот лабаз. Нет, он был удобный, сиди себе и сиди. Но стоял он как-то несуразно, посреди поля и буквально в сорока метрах от края леса. Да плюс еще так, что закат просвечивал его и любое движение сидевшего двигало тени. Но в тот вечер особого выбора не было, и он сел на этот лабаз. Солнце еще не зашло и привычная дрема еще не накатила, он сидел и нажимал кнопки на навигаторе, убивая время. Медведя он поначалу даже не увидел – только уловил движение боковым зрением, дернул головой и смотрел, как красавец медведь, отливая волнистым мехом в свете заката, не спеша зашел в лес.
Сердце забилось, рука потянулась к карабину. Затаив дыхание, он ждал, что медведь вот-вот выйдет прямо напротив лабаза. Но нет, птахи щебетали, и он понимал, слушая их трескотню, что медведь идет кромкой леса, уходя все правее. Прошел еще не один десяток долгих минут, и уже в темноте медведь вышел в самом углу. Несколько раз, вскидывая карабин и наводя точку на лопатку, он сам себя останавливал – ждал, когда медведь подставится под выстрел, чтоб уж наверняка. Но не сложилось. Медведь ушел – слышно было, как, ломая ветки, он удаляется от поля.
Снова подойдя к полю, уже в темноте, медведь осмотрелся и, не найдя причин для беспокойства, принялся за овес, которого было еще в достатке.
Одно поле, второе. Тишина. Он, посоветовавшись с егерем, решил сбегать на дальний хутор – теперь он наведывался на это поле в каждый приезд: увиденный медведь не выходил из головы.
Аккуратно ступая и стараясь идти неслышно, он свернул с дороги и пошел по накатанной «уазом» колее, по полю, зная каждый метр этого пути. Медведя он увидел с бугра. Зверь был как раз между лесом и лабазом. Он ждал этой встречи, но, увидев, вдруг почувствовал противный холодок внутри, остановился и пару минут приходил в себя, сдерживаясь, чтобы еще раз не посмотреть.
Почти не дыша, мягко ступая, он стал подходить к посевам. Так тихо, как мог, моля, чтобы вальдшнеп, обычно ночевавший на тропе, сегодня не взлетел с шумом. Он вышел на край поля и только тогда посмотрел в ночник. Медведя не увидел. Скорее всего, зверь зашел за бугор, на котором примостился лабаз. По полю двигаться было сложнее, местами было сыро, и чтобы не чавкнуть ботинком, приходилось долго искать, куда поставить ногу. Обойдя бугор, он остановился, поднял ночник, но зверя опять не увидел. Возможно, медведь, перемещаясь, тоже обошел бугор. Он ждал. Он научился ждать и понимал, что сейчас это единственно верное решение. Время шло, он стоял, не шевелясь, периодически поднимая ночник, но зверя не было. Сколько еще ждать? А если зверь зашел в лес? Он долго пытался принять решение, прикидывал, но ничего не придумывалось. Разве что… И он почти не дыша, шаг за шагом стал продвигаться к бугру, но котором разместился нелепый лабаз. Только не подшуметь! Неслышно, плотно ставя ногу, он поднялся на пригорок и остановился, размышляя. Зверь, скорее всего, зашел в лес, но все одно выйдет. Нужно садиться – ветерок чуть тянет, но тянет от леса, шанс есть, нужно ждать. И прежде чем поставить ногу на перекладинку лесенки, он повел по полю, еще раз приложив ночник, и второй раз за эту ночь вдруг стало трудно дышать. Он увидел пятнышко, совсем маленькое, что шевельнулось в тридцати метрах. Он всматривался в это пятнышко, уже поняв, что это еле видное ухо медведя.
Встав на носки и пытаясь разглядеть зверя получше, он вдруг понял, что медведь лежит в овсе, у кучи кукурузы, что до него всего ничего и нужно будет стрелять, вот прямо сейчас – и эта мысль уже крепко засела в голову.
Медведь, небрежно похватав овса, подошел к кукурузе, лег на брюхо и принялся тщательно разгрызать крупные, мучнистые, отборные зернышки.
Он урчал и чавкал, он ел и ел, поддаваясь инстинкту. Он был крупным зверем, знающим, что такое зима, и спешил нагулять жир.
Он опять ждал, он ждал мгновения, когда медведь встанет или, пошевелившись, покажет лопатку, ждал терпеливо, не допуская даже мысли стрелять на авось. И как только судьба дала возможность, нажа л на курок, отобрав жизнь у красивого сильного зверя.
