Береговой клиф. Часть 8

Береговой клиф. Часть 8

Рука Дьявола 
Один или не один? 
Одинокий рогач 
Опять рыбаки
Муса
Ноты старого Кибера 
Рыбнадзор 

Юрий проснулся перед рассветом. Легкий ветерок сдул всю золу с кострища, оставив на камнях серое обгорелое пятно. Лисенок уже ушел куда-то по своим лисьим делам.

Продолжала болеть рана на голове. Кровь уже не сочилась, и Маканин подумал, что, может, все и обойдется. Тут же он вспомнил про предложение Василича мазать кость птичьим пометом и содрогнулся.

В путь он выступил как раз когда небо чуть-чуть порозовело на востоке.

Маршрут приучил Маканина следовать естественному ритму жизни – вставать на рассвете, ложиться по темноте. И ему начало казаться, что это единственно возможное для человека поведение в таких обстоятельствах. Тем более что светало быстро, и уже через полчаса он вполне мог различать детали рельефа в полукилометре от себя.

А различать здесь было что.

Впереди тянулся еще один береговой обрыв, километров на десять, а то и больше. Как и в предыдущем случае, это была половина горного хребта, место сражения между водой и сушей, в котором море однозначно побеждало более твердую субстанцию. Тысячелетие за тысячелетием миллионы тонн камня обрушивались в подмывающие его волны, перемалываясь в валуны, гальку, песок, которые потом постепенно расползались по морскому дну. Остатки более твердых пород продолжали угрожающе торчать из воды, как диковинные великаны или хищные зубы какой-то неведомой гигантской космической рептилии, потерпевшей крушение на этом заброшенном краю мира.

Поверхность моря отливала розовым золотом, и поэтому скалы, тут и там торчащие из этой лужи расплавленного металла, выглядели как реликты какого-то доисторического периода – когда не было на земле ни людей, ни птиц, ни даже лишайников, а только невиданные морские существа бороздили стиснутые скалами океаны планеты.

Вот и сейчас нечто, похожее на гигантскую черепаху, деловито ползло между скалами-клыками, оставляя за собой муаровый хвост кильватерного следа. Только, конечно, это никакая не черепаха, а очередной катер местных ухарей – рыбаков там или браконьеров, кто их разберет. Или оба в одном флаконе, как «Проктер энд Гембл». Соловей с такого расстояния совершенно уверенно назвал бы Юрию модель судна, год спуска на воду, состояние, ФИО владельца и добавил бы пару-тройку соленых историй для завершения портрета. Но Соловья рядом нет, и поэтому катер для Юрия – всего лишь бронированная морская черепаха, уныло роющая носом воду.

Рука Дьявола

Оставшись в одиночестве, Юрий снова принялся выполнять основную задачу экспедиции – искать снежных баранов, считать их и заносить данные в полевой дневник. Он старательно просматривал склоны сперва невооруженным глазом, потом в бинокль и делал так постоянно, проходя от точки наблюдений до точки не более полукилометра.

В отсутствие старшего товарища он старался напрячь все свои чувства, до предела обострив слух и зрение, дабы не пропустить ничего значимого в природе.

И ничего не встречал.

Он прошел уже больше пяти километров, как вдруг уперся еще в один гигантский оползень – такой же, какой они обходили с Соловьем несколько дней назад, только гораздо масштабнее. Глубину обрыва Маканин оценил примерно в полкилометра –громадные скалы внизу в море казались с этой высоты россыпью песчинок.

Он матюгнулся и полез обходить обрыв через стланик.

Стланик на вершине сопки был редкий и невысокий, темной зеленкой он пятнал серо-красный ковер горного склона. Идти между кустами было комфортно и даже весело. Однако когда Маканин заглянул за перелом, у него просто захватило дух.

В километре от него, вполсклона, стояли вплотную друг к другу пять огромных скал. Пять гигантских пальцев, торчащая из горы ладонь почти в сотню метров высотой. Пальцы примыкали вплотную друг к другу, не сливаясь при этом в единое целое, оставляя между собой просветы – где метров в десять, где в пять, а где – в несколько сантиметров. В промежутках между пальцами, словно клочья шерсти, рос кедровый стланик. Стланик рос на узловатых ступенях-суставах, стланик венчал острые концы-когти, отчего создавалось впечатление, будто некто великий только-только пробил снизу земную кору этой ладонью, отчего клочья дерна и кусты зацепились за пальцы, да так и повисли.

Юрий смотрел на это чудо и смотрел, впитывая в себя эту титаническую картину. Вдоль подножия скал произошло какое-то шевеление. Внизу гигантской ладони – Маканину так и подмывало назвать ее «Рукой Дьявола» – паслись полтора десятка мелких светлых зверушек. Маканин навел на них объективы бинокля – нет, семнадцать! Снежные бараны  – десять самочек и семь ягнят. И его захлестнуло глубокое и яркое чувство первооткрывателя. Это были первые бараны, увиденные им самим, без помощи Соловья, он нашел их, наблюдал за ними, они принадлежали только ему!

Овцы медленно ползали между камней и кустов, пока Юрий старательно переписывал их в дневник, а затем, не торопясь, спустились под обрыв, где и остановились на каком-то невидимом сверху пастбище.

Юрий присел на гребне, не чувствуя в себе сил спуститься и прикоснуться к этому могучему монументу, созданному природными силами. Солнце чуть-чуть закрылось облаками, и черный базальт скал, казалось, понес в небеса какую-то немыслимую мелодию.

Под соседним кустом что-то шелохнулось.

Маканин скосил глаза и увидел торчащую из-под стланика острую лисью мордочку. Его спутник вернулся. И магия исчезла.

Нужно было идти и выполнять свою работу.

Один или не один?

Маканин вскинул на плечо рюкзак, нацепил на каркас карабин и двинулся было по тропе вниз, но не удержался и подошел к гигантским камням, хотя они находились довольно далеко от тропы. С трех сторон подножие останца заросло высокими – в полтора человеческих роста – зарослями кедрового стланика, с одной же – на наветренном, северо-восточном румбе – мороз и ветер расчистили длинную стреловидную площадку, на которой не росло практически ничего. К своему удивлению, Юрий обнаружил на площадке следы давней стоянки – несколько шестов для палатки, синюю эмалированную крышку от чайника, вросшую в густой брусничный ковер, полтора десятка ржавых консервных банок с маркировкой 1962 года на днище, помятую и погрызенную медведем алюминиевую миску. Маканину было даже немного обидно, что возраст стоянки определился так легко – он хотел почувствовать себя настоящим Чингачгуком, вспомнить, за какое время растет брусничный ерник и какое время требуется накипным лишайникам для того, чтобы зацепиться за сухое дерево, а тут все оказалось так прозаически просто!

Наконец Юрий подошел к темно-серому гигантскому камню и положил ладони на его поверхность. Камень остывал и молчал.

В кустах крэкнула кедровка, и путник продолжил свой путь...

Тропа, на которую пришлось встать, чтобы обойти гигантский обрыв, все никак не хотела возвращаться на край клифа. Она то обвивалась вокруг обильных куртин кедрача (который, к слову, становился все гуще и выше), то раздваивалась на равноценные стежки, которые исчезали среди переплетения ветвей, а потом вдруг неожиданно выныривали на какой-нибудь тундровой полянке. Так, в погоне за ускользающей тропой Маканин прошел километра полтора, пропустив как минимум пару хороших мест для наблюдения на берегу, как вдруг встал как вкопанный.

Там, где тропа пересекала участок глины (а скорее всего – разбитой копытами и лапами мерзлоты), среди острых четких отпечатков снежного барана (наверное, бараньих и их чад) и широких плоских «блинов» медвежьих лап, на самом краю мягкого грунта четко отпечаталась рубчатая подошва резинового сапога!

Маканин обошел влажное место кругом, стараясь найти другие отпечатки, но безуспешно. Здесь неизвестный чуть соскользнул ногой с края кочки и коснулся мягкого субстрата, возможно, даже не почувствовав, что оставил след. И дальше он прошел по осоковым кочкам, нигде не вставая ни на полосу открытого грунта, которую представляла собой тропа, ни на островки твердого, но ломкого оленьего лишайника – ягеля, который обильно покрывал все более-менее сухие места. Как бы то ни было, сомнения у Маканина отсутствовали: этот человек явно не намеревался оставлять лишних следов и поэтому попадаться кому-нибудь на глаза.

Другое дело, что это мог быть и очень-очень несвежий след: в этих краях следы на глине живут многие месяцы, иногда и многие годы. А рубец протектора отпечатался именно на глине, и никаких признаков того, что отпечатался он только что или, скажем, часа три назад, Маканин, как ни старался, обнаружить не смог. Это мог быть след одного из дедки-Демкиных пастухов; это мог быть след кого-нибудь из браконьеров-баранятников, очень редко, но регулярно, промышлявших вот этого самого драгоценного овна стоимостью в несколько тысяч долларов каждый. Это мог быть след кого угодно, в том числе прошлогодний след старого Кибера, который, как теперь выяснилось, регулярно высаживался на этом отрезке берега.

В этот момент Маканин выпрямился и принялся пристально оглядывать соседние кусты стланика. Внезапно из дальней куртины выпорхнула пестро-черная кедровка и, возмущенно крича, уселась на ветку повыше. Внизу, белым флажком, мелькнул кончик лисьего хвоста – странный спутник Маканина пытался охотиться...

В конце концов Маканин выбрался на край клифа. Отвесный обрыв закончился, начался обычный ступенчатый крутой склон, где острова корявой каменной березы и ольхи перемежались узкими словно полочки лугами. На одном из лугов стоял средних размеров медведь, который поймал идущий от человека воздух и смешно убежал вверх, подкидывая свой зад.

К вечеру Юрий набрел на небольшую ложбинку, в конце которой стояла маленькая лужица воды. Веток кругом валялось достаточно. Он посмотрел на небо, на море, на береговые скалы, убедился в отсутствии каких бы то ни было признаков облаков и тумана, вздохнул, разложил на сухом склоне спальный мешок, а сверху пристроил на растяжках кусок полиэтилена.

После чего разжег костер и вскипятил банку чая.

Погода была по-охотскому обманчивой. Маканин уже и не упомнил бы, сколько раз такая морская безмятежность и общее благолепие через несколько часов заканчивались туманом, дождем, штормом и едва ли не камнями с неба. Однако сейчас он был настроен на мирное созерцание ландшафтов и забросил как можно дальше все свое беспокойство о погоде завтрашнего дня, сделав еще один шаг по пути к настоящему северянину.

На скальный отрог, который выдавался в небо и море прямо перед лагерем Маканина, неожиданно вышел снежный баран. Большой холостяк, с мощными закрученными рогами, пошедшими уже на второй круг, – не менее десяти лет от роду. Вышел и встал на скале, словно памятник самому себе, вызов морю, суше и небу одновременно. И почти сразу же рядом с ним выросли силуэты еще шести самцов – точеные тела, настороженные головы, уверенные позы...

Десять минут группа холостяков дала Маканину наслаждаться этой картиной: собой, морем, скалами и небом, на котором – внимание! – отметил Юрий, – появились легкие перистые облака, концентрируя вокруг себя зрелище, которое никогда не удастся повторить ни одному фотографу, а затем, так же величественно, как взошла на скалу, спустилась вниз.

Юрий подбросил веток в огонь и увидал, как под соседним кустом, в десяти метрах, блеснули лисьи глаза.

Он вытащил из кармана рюкзака печенюшку, разломил ее, бросил лисенку.

«Интересно, долго он так, прибившийся ко мне, будет бродить?» – подумал Маканин засыпая.

Одинокий рогач

Утро оказалось не по-охотскому приветливым. Солнце, зашедшее вчера за цепью прибрежных гор, вышло как ни в чем ни бывало с востока, подсветив абрикосовым светом кедровый стланик, гребни гор, скалы и поверхность моря. Юрий усилием воли вытянулся из спального мешка в уже по-осеннему прохладный воздух, сложил палочки на кострище и набрал банку воды.

Подняв голову, он вдруг увидал стоящего в двадцати метрах барана.

Тот стоял прямо среди стланиковых кустов, как будто он был северным оленем или более того – медведем. Это был плотно сбитый зверь с гладкой короткой густой лоснящейся шерстью цвета кофе с молоком, которая, впрочем, в лучах восходящего солнца казалась с рыжинкой. Бугры мускулов перекатывались по его лопаткам. Круглые, большие, чуть навыкате глаза, как у насекомого, отливали прозрачной зеленью. Зверь стоял так близко, что можно было посчитать годовые кольца на его тяжелых в полтора оборота рогах.

Юрий стоял не шелохнувшись. Баран недоверчиво разглядывал его, затем фыркнул и спустился за перегиб обрыва каким-то только ему понятным путем.

Юрий повернул голову и увидал лисенка, который так же напряженно следил за происходящим.

– Совсем не боится нас, брат, – сказал Маканин вполголоса.

Слишком громко. Лисенок подпрыгнул от неожиданности и исчез в стланике.

Опять рыбаки

Следующим обитаемым местом по маршруту Маканина значилось устье реки Быстрой. Смутно он вспоминал, что всезнающий Василич прозревал на нем какие-то неприятности. Но к сегодняшнему дню раненому и потерявшему напарника Юрию казалось, что подавляющее большинство неприятностей ему уже нипочем.

База на устье Быстрой была, по местным понятиям, по-настоящему большой. Бревенчатый дом с двускатной крышей, два уже знакомых обитых металлом вагончика-балка, длинное беленое одноэтажное здание непонятного пока Юрию производственного назначения, с десяток серых дощатых сараев, развешанные на кольях сети, две дюралевые и две смоленые деревянные лодки – все это оставляло впечатление сильного поселения.

И народу на берегу толклось солидно. Человека три возились вокруг черной деревянной лодки – карбаса, пара граждан чистили и чинили сети, из трубы на крыше производственного здания поднимался дым.

Шла вполне налаженная и даже, можно сказать, цивилизованная жизнь.

Маканин провел руками по повязке на голове – под ней чесалось. Конечно, впереди была баня, а тело путника просто требовало отдыха и парилки. Да и рану, соприкоснувшуюся с цыганской иглой матроса Степана и благополучно избегнувшую замазывания птичьим пометом, не мешало б рассмотреть хотя бы перед зеркалом. Однако, наученный многообразным местным опытом, он не торопился к людям, а, спрятавшись среди стланика, внимательно разглядывал людей и лодки в бинокль, пытаясь понять, не встречал ли он кого из них во время своего странствия.

Вроде как никого.

Тем не менее Юрий прошел километр вверх по течению реки, вспугнув с перекатов с полдюжины медведей, перешел на другой берег, поднялся на поросший стлаником пригорок, с которого ему, судя по всему, предстояло начинать следующую часть пути. Немного поозиравшись, обнаружил группу больших камней, нашел среди них нависающий валун, спрятал в нише под ним карабин с патронами, снова тщательно оглядел становище теперь уже с другой точки и только тогда спустился вниз и пошагал к людям.

Люди, надо отдать им должное, внимания на него практически не обратили. Все они занимались какими-то своими рыбацкими делами, и Маканин прошел мимо них прямо к бревенчатому дому, который, без сомнения, был материальным и духовным центром этого очага человеческой культуры в укромном кармане берегового клифа.

Муса

В доме было жарко и пахло свежеиспеченным хлебом.

– Муса, тут какая-то экспедиция к нам пришла, – крикнул из-за стола тощий рыжий одноглазый мужик, как раз снимавший котел с плиты. – Чаю будешь?

Из-за печки появился коренастый мощный невысокий кавказец. Его светло-карие глаза были радостными и смеялись.

Они поздоровались. Юрий кратко говорил о себе, стараясь не сказать ничего лишнего.

Экспедиция. Охотовед. Из Нелы. Идет с Чумкиной губы. Считает баранов. Забросил Василич. Идет десять дней, искупаться бы.

Здесь Муса громко крикнул:

– Тюрьма, истопи баню!

Рыжий длинный мужик встал и вышел.

– Это Юрка Тюрьма, – представил ушедшего Муса. – Ему в поселок нельзя – за ним три ходки и сейчас снова чего-то там набедокурил. Живет у меня, здесь милиции нет, спокойно. А это что у тебя на голове?

– Упал, порвал башку о стланик, – сказал Юрий заранее заготовленную фразу.

– Ну да. Упал, потерял сознание, очнулся – гипс, – понимающе ухмыльнулся Муса, и Маканина уже не первый раз в этом доме кольнула неприятная иголка в сердце.

– Хлебушка свежего поешь, с икрой и маслом.

Перед ним поставили три тазика: один – с только что испеченными золотистыми буханками свежего хлеба, второй – с красной, переливающейся как драгоценности икрой, и третий – поменьше, алюминиевый, наполненный водой, в которой плавал большой кубарь сливочного масла.

До сих пор вспоминает Юрий Маканин, уже давно заместитель начальника областного охотуправления, это второе свое знакомство с охотским гостеприимством! (Первое, как мы помним, случилось на катере, где Василич потчевал его жареными рыбными деликатесами пополам с «Ямской» водкой.) Не успел он оглянуться, как умял почти целую буханку хлеба и полтазика икры, запив все это добрым чайником заварки.

– Давай, давай, – ухмылялся Муса, – здесь икры дефицита нету. У вас, в Иркутске, красная рыба не идет.

– Откуда про Иркутск знаешь? – с набитым ртом пробормотал Маканин.

– А вы, охотоведы, здесь только из Иркутска и бываете. Говорят, есть еще какое-то место под Москвой, где вас делают – Киров, что ли, но я в здешних местах ни разу охотоведа из Кирова не встречал. А если честно – Василич сюда два дня назад подходил, после того как вы с ним последний раз разминулись. Ну, пошли в баню, она уже прогрелась. Твою царапку смотреть буду.

Повязку Муса размотал умело и без сантиментов – где надо, рвал силой, где надо – смачивал мыльной водой. Идиотских вопросов «Больно?» не задавал. Осмотрел внимательно, хмыкнул, покачал головой, ничего не сказал. Посоветовал: «Парься не сильно, чтобы не закровило», – вышел, оставив Маканина в одиночестве.

Видно было, что Муса – мужик непростой. Совсем непростой. И знает историю «соловьиного похода» всю – может, даже и ту ее часть, которая пока не известна Маканину. И про то, что Маканин пришел без оружия, он ничего не сказал – видимо, понимал, что вынужден Юрий ходить здесь с незаконным стволом, и потому спрятал его на подходе к жилищу.

Не успел Юрий оттереться и отмыться всласть, Муса вернулся – с чистым бинтом и с какой-то вполне цивилизованной химией для присыпки раны. Судя по всему, он не одобрял Василичева увлечения птичьим дерьмом в качестве антисептического средства. Промазал рубец, хмыкнул: «Через неделю надо нитку дергать», – завязал голову заново.

Ноты старого Кибера

Они вышли под навес остудиться. Морской ветер обжег обнаженную кожу, отчего изнутри организма почувствовался ответный нагрев, будто в нем освобождались разбуженные запасы энергии. Над полоской перил плясали серые волны, которые усеивала белая россыпь точек – чайки.

Но Юрий увидел другие точки. Они были аккуратно вырезаны на банных перилах с такой скрупулезностью, что казались выдавленными в твердом дереве каким-то прессом.

И этот рисунок был самым неожиданным из всего, что он ожидал увидеть на этой базе.

Ноты.

– Это старый Кибер их вырезал, – сказал Муса. – Очень давно, лет полста назад, видимо, когда базу строил. Он, кстати, много где таких нотных грамот оставил. На него иногда находило, и он их где хошь рисовал, резал, ковырял – на газете, на книге, на дереве, на камнях даже. Потом, кстати, всегда возвращался к этому месту и срисовывал их в тетрадку. У нас на базе еще одна книжка есть с нотами Кибера – материалы какого-то съезда КПСС – она вся в этих тараканах. Кибер уже при мне приехал, нашел ее, тщательно все перерисовал и уехал.

– И не сказал ничего? – глупо спросил Маканин.

– Нет, почему, сказал. Хорошо ты, говорит, Муса, хозяйство поставил. Только невод бы я на твоем месте метров на двести к устью сдвинул. И ты знаешь – он прав оказался...

– Я вот думаю, а что тут не Киберово, – проговорил разомлевший Маканин.

– Ну, не скажи, совхоз тоже много всего понастроил. За последние лет тридцать так. Но, конечно, с другими силами и средствами при одинаковом результате.

– А что, до Кибера на этих берегах никого не было?

– Можно сказать, и так, – подумав, ответил Муса. – То есть до революции жили ороча, ламуты и пара купцов, которые пушнину скупали. Еще голодрань всякая неизвестного происхождения, которая тоже жила по аборигенскому обычаю и никак от них не отличалась. Кибер, по-моему, первый на этих берегах завел что-то похожее на организованный рыбный промысел. Тут, правда, подфартило ему, именно о ту пору Советская власть неподалеку золото разрабатывать стала, народу кругом огромное количество появилось, вот и появился потребитель этой самой рыбы. Ну а после войны уже и икра вверх пошла. С того времени здесь вся экономика и держится – на икре и на золоте. Сплошной гламур.

– А сам Кибер отсюда давно ушел? С этого места то есть?

– Давно. Году в шестидесятом он эту базу колхозу передал, как раз перед тем, как его совхозом переобозвали. Надоела она ему. Фридрих Гергардович был очень беспокойный мужик и страстью к накопительству никогда не страдал: построит себе какую-нибудь игрушку, наиграется с ней – и передает в чьи-то руки, новую строит.

Муса подождал, пока Юрий оденется, вышел на банное крыльцо и закурил.

– Потому я про клад его верю, – хмыкнул он неожиданно. – Киберу было неинтересно жить, когда кругом все готовое. Ему надо было руками что-нибудь делать, чесались они у него.

– А ты?

Муса затянулся.

– Думаю я, клад в руки придет только тому, кто знает, что с ним сделать можно. И в свое время. Не раньше и не позже.

Бросил сигарету и торопливо двинулся к берегу, к которому подходил какой-то катер.

Рыбнадзоры

Кургузая серая посудина ткнулась в гальку, с носа ее упали деревянные дощатые сходни, и с борта судна посыпались коренастые мужики в камуфляже.

Двое сразу схватили Мусу и заломили ему руки за спину, трое побежали к производственному зданию, еще двое не торопясь пошли в дом.

– Рыбсобаки, – безразлично проговорил подошедший рядом невысокий крепыш в штанах «адидас» и черном рваном свитере, со шрамом на левой скуле. – Сейчас икру отбирать будут.

В подтверждение его слов один из державших Мусу размахнулся и ударил его под дых. Тут же подбежали двое других, схватили его за руки. Маканин дернулся вперед, но сзади кто-то схватил за плечи.

Обернулся.

Юра-Тюрьма.

– Не лезь, не твое это, – просипел он ему на ухо. – Это рыбнадзоры, покуражатся, несколько бочек с икрой отберут и уйдут.

– А что же Муса?

– Муса привычный, – продолжал сипеть Тюрьма. – Он потом всех зарежет. Только они того не знают…

– Это почему? – удивился Юрий.

– Потому что каждый раз новые. Эти опергруппы набирают из всякой сволочи – обычно менты уволенные, отсидевшие там, хулиганье местное. Они прошерстят берег, икры награбят, половину отдают начальству, половину пропивают. Потом в Город возвращаются рыбаки и потихоньку их кончают – то там, то здесь, то в сугроб вниз головой сунут, то в прорубь. Весной опять надо новые опергруппы набирать…

– А откуда их набирать-то, если все равно знают, что их зимой зарежут?

– Да молодые, сильные, тупые, сразу после армии обычно. Им кажется, что это с другими все случается, а с ними – нет. Ну уж куй им, – мечтательно сказал Тюрьма. – Помню, Семен Кибер как-то такого к печке проволокой привязал и печку под ним растопил. Несло потом по всему берегу, как свининой паленой.

От засольного цеха несколько фигур в камуфляже потащили белые кубики – контейнеры с икрой.

– Вот видишь, все обошлось, – успокаивающе сказал Тюрьма Юрию. – Полтонны где-то забрали, что снаружи лежало…

– А что – нельзя их здесь сразу зарезать? – возмущенно спросил Юрий.

– Ну что ты, – одновременно возразили Тюрьма с Батоном, – тогда сюда, на точку, инспектора поставят, он весь промысел нам спортит. А зимой – кто знает, кто их там порешил, то ли Муса, то ли Коблик, то ли тот же Сеня Кибер. А то, может, они и сами себя зарезали, так тоже бывает…

Трое ребят, избивавших Мусу, бросили его на гальку и пошли к сгрудившимся на косе мужикам.

– Не убегай – могут стрелять начать, – вполголоса предупредил Юру Тюрьма.

Один из камуфлированных, пузатый крепыш с карими добрыми глазами, подошел в упор, привычным взглядом скользнул по Тюрьме с Батоном и остановился на Маканине.

– В розыске, – утверждающе произнес он. – Недавно? Городской? – И без предупреждения ударил Юрия в живот.

Юрий рухнул, удачно уйдя от быстрого удара в промежность. Двое подбежавших рыбнадзоров начали дружно пинать его ногами. Маканин закрывал руками раненую голову – почему-то казалось, что ни в коем случае нельзя дать себя ударить по свежей ране.

Но били его не всерьез. Через минуту его подхватили под руки, и все тот же крепыш все с тем же ласковым выражением лица припечатал:

– С нами поедешь. Мы новую базу ставим, на Кеторгане. Какая тебе хрен разница, у кого ховаться? Жрать тебе мы давать будем, а зимой – как знаешь. Впрочем, хрен ли, так же как здесь, жить и будешь.

И в качестве веского доказательства своих слов все-таки пробил сапогом в пах.

Лицом вниз его протащили по сходням и бросили в воняющий рыбой трюм. Крышка захлопнулась.

Продолжение следует. 

Автор: Михаил Кречмар. 

Опубликовано в "Русском охотничьем журнале" №10.2017.