Сколько себя помню, столько и жила во мне страсть к охоте – она будоражила мой разум, полностью овладевала моим тогда еще детским сознанием, не умея читать, я съедал глазами картинки в книгах об охоте, животных. Вид человека с ружьем – это вообще трудно описать, мои мысли мог понять только тот, кто родился с этой страстью на белый свет. Все мечты были связаны с охотничьми странствиями. Позже, уже школьником, взахлеб читал книги Виталия Бианки, Николая Сладкова, Валериана Правдухина, Ивана Арамилева и многих других наших замечательных классиков охоты. Отсутствие ружья тогда компенсировалось доступностью самопалов, петель, капканов. Мы, деревенские мальчишки, вдоль и поперек чесали степи, камыши, речки – стреляли уток, фазанов, ловили русаков, лис, жирных сурков байбаков, добычу готовили на костре без всякой соли – проглатывали куски обгоревшего мяса... Не было ничего вкуснее самим добытой дичи.
Пролетели детские и подростковые годы, оставив после себя череду приятных воспоминаний, началась учеба в университете, первые заработки... и наконец-то сбылась самая большая мечта в жизни – первое ружье. Жизнь как будто пошла по второму кругу, открывая еще непознанные горизонты в мир таинства Охоты. Первые радости от трофеев, горечь первых промахов, ночевки у костра, насквозь промокшая одежда, хлюпанье воды в сапогах... да мало ли что сопровождает охотника в его бродяжничествах. Я попробовал почти все охоты, описываемые в книгах любимых писателей, наслаждался музыкой гона на зверином лазе, исходя на дрожь по мере нарастания гона, послушал таинственную песню мошника в темноте весеннего утра, прорывался на работу лаек сквозь завалы и ельники, но чем-то неведомым и в то же время манящим оставался Медведь, угрюмый хозяин наших лесов, бессменный его символ, обладающий силой, мощью наряду с необычайной осторожностью.
Следы жизнедеятельности косолапого часто попадались мне на пути в бескрайних лесах Карелии в виде отпечатков когтистых лап на песчаных дорогах, которые сильно напоминали человеческие, развороченных муравейников, трухлявых пней, изредка попадались старые берлоги, гораздо чаще кучки полупереваренных ягод, но сам зверь так и оставался невидимым, хотя его присутствие ощущалось повсюду. Скрытность хозяина, умение разминуться с человеком в самый последний момент еще больше подстегивали меня на встречу с ним. Несколько раз во время глухариных охот с лайкой моего друга Джоем на брусничниках кобель, поджав пушистую баранку, жалобно скуля приползал в ноги, виновато глядя влажными коричневыми глазами, словно пытаясь сказать: «Он здесь». Крупная дробь уступала место пулям, но медведь так и не показывался, он словно тень исчезал в дебрях тайги, наверняка слушая нас издалека, подтверждая тем самым, что Он, медведь средней полосы России, – это не наглец с Камчатки, Сахалина, а осторожный и скрытный, но в то же время могучий зверь. Так прошло несколько отпусков, а желанная встреча так и не состоялась. Надежды на случайную встречу таяли, как снег на солнцепеках, постепенно пришло понимание – нужны овсы с лабазом.
Воплотить в жизнь мою идею, засевшую в голове, словно клещ на собаке, решил помочь мой друг – местный охотник, тонкий знаток повадок всех животин карельской тайги, мысли мишака, он читал по оставленным на зимниках следам. Видя мой задор и улыбаясь в усы, он с ухмылкой говорил: «Будь сдержаннее, иначе не возьмешь, слишком ты азартен».
Небольшой кусок старого колхозного поля, вдающегося в лес, идеально подходил под посевную, окруженное низиной с плотным ольшаником, заросшим таволгой, крапивой, оно лежало на возвышенности, четверка стоящих вместе берез недалеко от старой поросшей молодняком грунтовки, словно говорила: «Лабаз должен быть тут!» После весенней декады местный тракторист за вознаграждение распахал отдохнувшую от плуга и колес землю, обнажая слои глинистой лесной почвы, вручную мои друг раскидывал продолговатые зерна желтоватого овса. Я через телефонные разговоры переживал эту томительную страду вместе с ними, переживал, может быть, даже и сильнее чем они, потому что не мог быть рядом, внести свой вклад в эту нелегкую работу, которая осложнялась полчищами комаров и особенно мошки...
Тянулись летние месяцы, глядя на буйство зелени и ощущая влажную духоту, я мечтал о прохладных утренниках Карелии, о вечерах на лабазе, не представлял, как это происходит, как поведу себя при встрече со зверем, смогу ли вообще дождаться его... Телефонный звонок с определившимся номером друга заставил вздрогнуть... Ходит медведица и медвежонок с ними пестун, но овес взошел плохо, торопись – могут все сожрать... После этих слов покой исчез окончательно, отпуск, запланированный за полгода, явно опаздывал, а друг то и дело рассказывал, о мишках, которых деревенские жители-грибники, да ягодники видели на поле белым днем.
Желанный, как глоток холодной воды в летний зной, отпуск наконец-то пришел, и навьюченный охотничьим скарбом, словно лошадь, я прибыл в Карелию.
Слова моего друга немного развеяли радость от приезда: «Овсы потравлены зверем почти начисто, а на снулую рыбу пришли волки, которые шуганули медведя».
Не теряя времени, решаю сесть на лабаз в день приезда, при подходе на влажной глине узкоколейки видны отпечатки следов косолапого, они явно несвежие, поверх них следы семьи волков, их экскременты, побелевшие от времени, говорят, что эта семья тут задержится, с кучи привады срывается стая ворон, несколько воронов и пара орланов-белохвостиков, на их фоне черная орущая братия кажется цыплятами. Я тихо залезаю на лабаз и начинаю ждать, это первый мой выход на такую охоту, раньше мне приходилось бывать на лисьих да на бобровых засидках, а тут...
На душе было чувство легкой тревоги, скрывавшееся за видимым спокойствием, словно и не было тягучих дней, предшествовавших этому, все было позади – теперь только я и он, кто кого пересидит. Смоляно-черные вороны то и дело пролетали над полем, глядя на приваду, заложенную еловым лапником, шумно рассекали крыльями воздух, заметив меня, и уходили резко вверх. В углах поляны, поближе к овсяным плешкам, подходили медвежьи тропы, их темные глазницы резко выделялись среди по-прежнему буйной зелени. Было видно, что мишки неплохо ходили на злаки: все метелки были без колосьев, там, где сельхозкультура отвоевала место под солнцем у кипрея и диких злаков, все было выбито зверями, куча медвежьего помета прям под лабазом красноречиво говорила о том, что зверь въелся. Ветерок гонял ниву по моему островку поля, шуршал травой, напрочь лишая меня возможности услышать подход хозяина, однако я больше полагался на дроздов, мимо них ничто не проходит незамеченным, любое событие становится достоянием окружающих, будь то день или глубокая ночь. Однако лес так и хранил тишину, словно не желая открывать тайну мне – новичку, тем самым проверяя меня на прочность. Мои пернатые помощники занимались обычными делами – копошились в лесном подросте, попискивая и недовольно понькая, когда засекали меня. День подходил к ночи, замолкли птицы, стих ветер, на сосну недалеко от меня шумно сел глухарь, заставив вздрогнуть, были отчетливо видны его красные брови, зеленоватый орлиный клюв, он вертел своей длинной шеей, пощипал иголок и, словно гигантский шмель, скрылся в лесу. Медленно наступила ночь, начала падать температура, послеобеденная жара сменилась холодком, который проникал повсюду, особенно чувствовалось ногам, резина сапогов отбирала тепло, не помогали даже шерстяные носки, но ожидание так захватывало меня, что я совсем не обращал внимания на холод.
Лабаз в этот отпуск стал основным моим местом пребывания, все ночи проводились на нем, днем я бегал по лесу с лайкой за глухарями, потом пару часов сна и опять ...Я не узнавал свое отражение в зеркале – впалые глаза с синими обводами, бледное по-стариковски лицо... А Хозяин так и не показывался, отпуск перевалил свою половину, кончились силы. Решив дать себе выходной, я проспал как убитый почти сутки.
И... вдруг печатный след на грунтовке – медведь был недолго, пересек поле по диагонали и ушел, не появился он и еще три ночи. Мое появление на лабазе уже не воспринималось живностью так критично, падальщики неохотно рассаживались на окружающих деревьях, всем видом показывая недовольство. Неподалеку каждый вечер прилетал на ветку перепелятник, о постоянстве его ночлега говорили листья крапивы и лопуха, окрашенные белыми пятнами помета, ястребок не видел во мне угрозу, он изваянием замирал, сверля безразличный ему предмет по-волчьи желтыми глазами.
Истошный ор дрозда прокатился по кустам, его подхватил другой дрозд, потом еще, еще, наконец они шубой начали вылетать из леса, некоторые садились неподалеку от ног на жердину. Из чащи послышались тяжелые шаги зверя, он крался, но сухая листва выдавала его. Понимая это, невидимый мной, он замирал, слушал и вновь шел ...точно под насест... Кровь мощным толчком ударила по вискам, я понимал, что буду замечен, ибо березы не дадут мне выстрелить назад и под себя, а зверь сразу на чистину не выйдет... Шаги начали приближаться, из кустов малины показались ...два волчонка размером с некрупную лайку, до боли выкрутив назад шею, не моргая наблюдал их. Один из них шарил носом по земле – второй поднял голову вверх, наши взоры пересеклись. На меня смотрела пара желтовато-карих глаз, в них было любопытство и непонимание – что за изваяние застыло наверху, очертание морды, острые, как у лайки, уши, холеная шкура, тяжело висящее полено. Желание добыть волка (даже такого) было сильнее, чем взять медведя, но я был бессилен, ствол дерева лишил меня маневра, а ночник не позволил бы сделать выстрел навскидку. Как я клял себя, что не послушал друга и не взял свою верную «Беретту» с картечью ...обида переполняла меня, но я был бессилен, затекшие мышцы пробрала дрожь, потемнело в глазах, еле заметного движения головы хватило: волчата словно тени исчезли в крепи и запали. Просидев до полуночи, я покинул засидку, понимая, что второго шанса не будет.
Коля с интересом выслушал рассказ о моей встрече, удивился выходу по-светлому, отметил, что увидеть серых уже удача. потом с северной невозмутимостью сказал: «Завтра стрельнешь медведя – он ходит на огород...»
Как в известной поговорке, ларчик открывался просто. Сосед оставил огород под паром, а чтоб земля не застоялась, посеял овес, который был на загляденье – не чета нашему рыхлому доходяге Миша съел несколько дорожек недалеко от хвороста, было видно, что здесь он частый гость, и нить, натянутая другом заранее на тропе, была порвана. В два часа дня на лодке меня подвезли к огороду, засидкой послужил заброшенный деревенский дом. По сравнению с лабазом это были хоромы, тут можно было выпить чаю, размять затекшие ноги – вольности, недопустимые в лесу. Место представляло собой овал, вдающийся в быструю порожистую речку, овес от воды отделяла куртина ивняка, который сменялся полосой таволги примыкающей к лесу. Было понятно: косолапый приходит утром, а сейчас он с лежки следит за деревенской суетой, щуря свои маленькие глазки. Стараясь не шуметь, я обследовал избу, и мой выбор позиции пал на чердак, сгнившая пара досок позволяла мне по пояс выглядывать с укрытия. Сев на рыбацкий стульчик, начал ждать. Вечер опускался на маленькую карельскую деревеньку, женщина отвела домой бычка, привязанного рядом, загорелись светом глазницы окон, сменившись синеватым заревом телевизоров, просвистели на вечорку крякаши, отчетливее стал слышен шум порогов, из глубины вывернулась крупная щука, захрустели в ивняке бобры... Около воды, скрытая от людских глаз жизнь шла более динамично. Полночь, взошла бледная луна, озаряя синим светом белесые метелки овсов, от накопленной усталости слипаются веки. Боясь заснуть, периодически встаю в полный рост и дышу свежим ночным воздухом, настоянном на речной влаге. Медленно идут часы ожидания, но от усталости их толком не видишь... Полшестого утра – никого не видно, странно, светает в шесть, подшуметь не мог, очередной раз встаю... отчетливо слышу сопенье и чавканье... Включаю ночник – ХОЗЯИН, мишка-трехлеток, сидя на пятой точке, пропускает через зубы овсяные метелки, невооруженному взляду он не заметен из-за тени хвороста. Он шумно вдыхает воздух, видно, как шевелятся его ноздри. Находясь в полном спокойствии, хладнокровно ставлю крестик прицела ему на шею (вспоминаю, как лихо дома сбивал пивные банки), плавно тяну спуск... выстрел, медведь делает сальто в кусты, слышен шум ломающихся веток, поднимают лай деревенские псы. Кидаю на чердаке карабин, прыгаю с крыши, бегом туда, судорожно вожу ладонью по траве, подсвечивая телефоном, лезу на четвереньках по тропе – ПУСТО, ПРОМАЗАЛ... То, к чему я шел год, пропало прахом, я готов был провалиться под землю от стыда.
Коля, выслушав все равнодушно, сказал: «Бывает, это охота, все мажут». Вставил мне нагоняй за то, что полез смотреть место стрела. Излишняя самоуверенность и пренебрежение проверкой карабина... и пуля в полуметре от цели. Через день домой я хожу как в воду опущенный, забылся дуплет по петухам-мошникам накануне, ухмыляется напарник, напоминает о моей несдержанности. На тот год возьмешь, как поумнеешь, заверил Коля. Вместо триумфального возращения я ехал домой как побитый пес.
Поле, выбитое мишкой на зиму, было перепахано для весенней посевной, все начиналось сначала. Почти гектар овса зазеленел по весне на старом месте. Я снова вспомнил пошлое лето, как ждал встречи с мечтой, но было уже спокойнее, знал что предстоит. Купил полноразмерную мишень «Медведь», уверенно простреливал все убойные зоны, переписывался с Михаилом Кречмаром, внимательно читал его советы. Наступил день отъезда, с каким-то чувством тревоги еду в Карелию, оставив позади подмосковные будни, зарубив памятку прошлой охоты. Друг время зря не терял, он приучил медведя к сигаретам, которые раскидывал на тропах, своему присутствию.
Я тихо занял место на лабазе, как будто и не было того года, мало что поменялось... Лесная жизнь текла своим чередом – попискивали в кустах дрозды, склевывали с метелок зерна стайки зябликов, их то и дело атаковал перепелятник, но шустрые птицы избегали когтистых лап, только четырнадцатая по счету атака увенчалась успехом. Ястребок сел на тот сучок, где мы каждый день с ним виделись в прошлом году... розоватые перья медленно плыли по воздуху, подгоняемые легким ветерком ... заорал в лесу дрозд... все стихло, прилетела пара соек, увидев меня, подняла ор, ничего не добившись, скрылась из вида.
Я перевел взгляд на поле и обомлел: медведь был уже на середине и кормился... Как он так беззвучно вышел, осталось загадкой. Было светло, через закрытую бленду смотрел я на этого увальня. Мишка то сидел на заднице, то лежал на жите, причудливо собирая метелки, набирал полную пасть зерен, потом ходил и словно корова скусывал лакомство. Выцелить его было непросто, он постоянно двигался, а выстрел был один, но уже выверенный (прошедшей ночью я всадил десяток пуль на карьере), пусть лучше он уйдет не напуганный, завтра все равно заявится, чем не придет вообще. Вот уже полчаса он ходит и жирует, а выстрелить не могу, то мандраж, то неудобно, косолапый уже тянет в лес, в паре метров он замирает, подставляя левый бок. Этого хватает! Резкий хлопок выстрела затихает, не успев разойтись, вижу, как медведь падает, мотая головой, слышу глухой рев, тяжело вваливается он в мелятник, забился в кустах… захрипел. Звоню Коле, заикаясь, рассказываю ему. «Не вздумай туда лезть! – тоном, не терпящим возражений, говорит он. – Жди меня». Полчаса ожидания шли дольше, чем два года. Вот наконец-то он появился, идем к месту стрела. Алая кровь сгустками висит на траве, тут же слышим лай собак – на месте, замолчали …скорее всего, готов. Мне хочется кинуться туда сломя голову, но не теряющий самообладания друг медленно, метр за метром, идет на шум. Наконец я вижу собаку – она треплет медведя за ухо. «Готов», – выдыхаю я. Мишка-трехлеток неплохо упитан, прошел меньше тридцати метров, но даже смертельно раненый лежал головой к следу, сделав маленькую петлю. «Видишь, тебя ждал, – сказал Коля. – А ты прешь как танк, что ты с ним сделаешь!» Но я ликовал, то, к чему я столько шел, свершилось, долгий путь к хозяину тайги кончился...
