Великий кур
И там его никто не зовет «мошником».
Это здоровенная, угрюмого вида чернобурая птица с алыми причудливыми бровями, которые придают ей зловещий вид. Ну и вообще видок у глухаря не ахти – как правило, растрепанный, взъерошенный, бородатый, и к тому же он неожиданно взлетает неподалеку с жутким грохотом – как электричка!
Несмотря на страхолюдную внешность, глухарь принадлежит к самому что ни на есть мирному семейству – куриных. В студенчестве мы его так и звали – Великий Кур.
Я не скажу, что каменный глухарь в местах своего постоянного обитания представляет собой такую уж редкость – более того, лично мне известны районы, где его и вовсе много.
Что отнюдь не значит, что его там легко увидеть.
Посмотреть на току настоящего каменного глухаря я и собрался этой весной, сойдя в укромном распадке с КАМАЗа на Колымской трассе.
Надо было успеть дойти до известного мне тока на болотце реки Угрюмая, найти место, чтобы затабориться и переждать самое темное время суток (в тех местах в Предполярье стоят пресловутые белые ночи, известные европейскому россиянину по Мурманску и Санкт-Петербургу), а уже на рассвете двигаться по краю заболоченной мари, где можно услышать Великого Кура.
Я люблю ночевки под открытым небом в колымском лесу. Люблю запах свеженаломанных для так называемого «орочонского матраса» лиственничных веток – это когда множество обломанных ветвей, каждая из которых, на первый взгляд, выглядит, как творение футуриста, образует единую сплетенную массу, которую даже такой крупный человек, как я, не продавливает до земли.
В такую теплую по здешним местам погоду я стараюсь не таскать с собой спальный мешок, а ложусь спать в костюме от Harkila Pro Hunter. Он сделан из странной мембранной ткани, чертовски похожей на столь популярную у всей «ватнической» России брезентуху. Но, в отличие от брезентухи, он не промокает (вообще!), «дышит» и, о, боги! – греет. Более того, несмотря на то что, судя по внешней структуре, о нем никогда этого не скажешь, – это синтетика. Синтетика, которую не пробивают даже искры от не до конца просохших лиственничных дров. А других дров здесь нет.
Это если искры не гасить, конечно. Но тогда они и брезентуху пробивают.
Мягкие войлочные облака, налезшие на вершины сопок, вдруг с последними лучами солнца начинают куда-то уплывать, над горизонтом повисает узкая лента заката – как полоса раскаленной, только что вынутой из кузнечного горна стали.
Ночь обещает быть морозной.
Я устраиваюсь боком к костру, который постепенно гаснет. Ночью придется просыпаться и подкладывать дровишек, раздувая угли. Но мне лень разводить здесь огонь для полноценного пожога, на котором можно спать, как на подогретом корейском кане, – однако такой вариант ночевки дает победить тебя самому страшному врагу человечества: лени. В то время как у простого костерка особо не заспишься.
Лежу и слушаю музыку ночного леса. Со странным стрекочущим бульканьем между деревьев носится сыч. В подстилке шелестит сычиный корм – мыши.
Время от времени в глубине леса ломаются ветки.
Они ломаются просто так – подгнивши и под своей тяжестью, и этот звук меня нисколько не тревожит. Настоящие неприятности в ночи приходят бесшумно. Вот, помнится, на реке Белая Ночь медведь напал на палатку со спавшими там геологами и убил парочку, пока третий не шлепнул его из револьвера.
Поэтому я придвигаю поближе свой Savage Mod.99. Умели, черт возьми, делать винтовки в свое время – моему старику ровно сто лет, а выглядит как новенький.
Я просыпаюсь от холода… И от чего-то еще.
На мари раздается чуть слышный стук. Будто кто-то очень далеко щелкает какими-то неправильными деревянными кастаньетами.
Я потягиваюсь. Стряхиваю с куртки остатки золы и с удовлетворением не обнаруживаю на ней ни единой дырки.
Костер прогорел, и я заливаю его привычным всем мужчинам поутру способом.
И начинаю двигаться по краю мари. Практически бесшумно, потому что куртка Harkila, несмотря на свою брезентовидную поверхность, не шуршит.
Мне больше приходится беспокоиться о хлюпанье ног в мелком кочкарнике – надо помнить, что в отличие от глухаря обыкновенного каменный глухарь не лишается ни зрения, ни слуха.
Да, и я уже вижу его – сидящего на сухом взгорке метрах в ста пятидесяти от меня.
Немного поправив фотоаппарат так, чтобы ружье ему не мешало, я выхожу на него.
И неожиданно сбоку будто разрывается снаряд.
Это второй глухарь, не замеченный мной за корягой, срывается в пятнадцати метрах от меня, оглушительно хлопая крыльями…
Так мне, несмотря ни на что, и не удалось сделать хороший кадр каменного глухаря на Колыме. А те фотографии, что размещены в статье, сделаны замечательным фотографом из Якутии Юрием Коковиным.
Текст: Михаил Кречмар
Фото: Дмитрий Плотников и Юрий Коковин
