При слове «культура» одни вспоминают общефилософское определение, другие думают о «культурах кочевников Скифии», третьи – о нормах поведения в обществе, четвертые – о произведениях искусства, а у кого-то рука тянется к пистолету, и все эти реакции, в принципе, имеют право на жизнь. " /> Существует ли охотничья культура? - №11 Ноябрь 2014 . Русский Охотничий Журнал
Журнал

Существует ли охотничья культура?

При слове «культура» одни вспоминают общефилософское определение, другие думают о «культурах кочевников Скифии», третьи – о нормах поведения в обществе, четвертые – о произведениях искусства, а у кого-то рука тянется к пистолету, и все эти реакции, в принципе, имеют право на жизнь.

Существует ли охотничья культура?

Однако в современном представлении культура – это набор закономерностей в отношениях между людьми внутри данного общества, который работает как «программное обеспечение для сознания» и определяет ценности, стереотипы и модели поведения его носителей.

Это «программное обеспечение» не зависит от «харда», то есть от генетических свойств человека, и устанавливается на протяжении всей его жизни – через наблюдение за окружающим миром, через взаимодействие с другими людьми, в процессе которого «хорошие» с точки зрения данной культуры реакции и модели поведения поощряются, а «плохие» подавляются, а также через тексты, в которых содержатся ролевые модели, образцы поведения и мифы, объединяющие данную культуру.

Важно понимать, что культура – характеристика коллектива, а не отдельных носителей. Делать выводы о культуре на основании конкретных поступков конкретных людей, оставшихся наедине с собой (например на охоте), чревато – первостепенное значение имеют лишь повторяющиеся закономерности взаимоотношений людей между собой. Культура – это скорее «общий знаменатель», при помощи которого различные люди и группы могут объединяться в единое целое.

Культуры не бывают «хорошими» и «плохими» – любая отдельная культура сформировалась как способ выживания конкретной группы людей в конкретных условиях и в отрыве от этих условий не имеет ни преимуществ, ни недостатков относительно любой другой.

Ядро культуры составляют ценности – те понятия и явления (свобода, порядок и тому подобное), которые значимы для данного общества и воспринимаются с положительной оценкой. Ценности выражаются в стереотипах, героях и моделях поведения, которые, в свою очередь, диктуют этические нормы и ожидания относительно того, как люди будут вести себя в той или иной ситуации. В культуре важно не то, что люди делают – в любом обществе, например, будет присутствовать та или иная форма правления, – а то, как люди это делают (каково, скажем, распределение прав и обязанностей между правителями и гражданами).

Все аспекты культуры, от ценностей до практик, можно описать через пять параметров, определяющих способы решения основных проблем, стоящих перед любым обществом, – отношения между полами, власть, роль личности в обществе, временная перспектива, (не) определенность.

Маскулинность-фемининность

Этот параметр определяет не только особенности взаимоотношения полов, но и отношение к конкуренции и неравенству. Маскулинные культуры основаны на соперничестве и «выживании сильнейших», фемининные – на сотрудничестве и поддержке слабых. Россия, по имеющимся данным, – страна с достаточно фемининной культурой, для которой, в частности, характерно подозрительное отношение к тем, кто очевидно превосходит других по своим возможностям и достижениям. Понятно теперь, почему в целом для наших охотников характерно неодобрительное отношение к тем, кто много добывает или во всеуслышание хвастается выдающимися трофеями. 

Индивидуализм-коллективизм

Что для человека ценнее – «я» (индивидуальность) или «мы» (принадлежность к группе)? Что важнее – свобода или равенство? Россия, согласно имеющимся данным, – страна умеренно коллективистская. Коллективизм проявляется, например, так: узнав, что некто – охотник, мы сразу начинаем испытывать к этому человеку большую близость и доверие, нежели к первому встречному. Любое нападение на любого охотника в целом – даже если это лично незнакомый нам человек на другом конце земного шара – воспринимается как атака на всех и каждого. Неудивительно, что большинство российских охотников предпочитают выезжать даже на индивидуальные охоты в компании.

Дистанция власти

Это параметр, определяющий, в какой степени вышестоящие граждане контролируют нижестоящих и до какой степени нижестоящие независимы от начальства и могут иметь свое мнение. Уровень этого параметра в России, по имеющимся данным, один из самых высоких в мире, где-то на пятом месте (что лучше всего иллюстрируется длинными кортежами представителей властных структур; там, где дистанция власти мала, король может запросто поехать на заседание парламента на трамвае). И это проявляется в том, как спокойно в целом относятся охотники к случаям достаточно вопиющего браконьерства со стороны облеченных властью персон – «им можно».

Временная ориентация

Живут ли люди одним днем или серьезно задумываются о будущем? Тратят всю зарплату сразу или тщательно планируют расходы (это на жизнь, это на ипотеку, это на колледж детям)? Что выше ценится – пустить пыль в глаза соседям или жить скромно, не привлекая внимания? Радуется ли человек текущему моменту, готов ли превращать каждый день в праздник или «зажимает» себя, чтобы хватило на будущее? Различие в отношении тех или иных культур ко времени выражает параметр долгосрочной ориентации. В плане охоты для культур с более краткосрочной ориентацией будет характерно желание добыть все что только можно, здесь и сейчас. А представители культур с долгосрочной ориентацией – к которым относят и Россию – будут стремиться к экономному расходованию охотничьих ресурсов, «не бить лишнего», «оставлять на развод».

Терпимость к неопределенности

Этот параметр описывает отношение к непредсказуемости бытия. Некоторые культуры принимают ее более или менее как данность. Для их представителей типично воспринимать все новое как интересное, быть терпимыми к иному мнению. Напротив, культуры с высоким уровнем нетерпимости к неопределенности видят во всем новом и непривычном угрозу, стараются сделать жизнь как можно более предсказуемой, а также убеждены, что Истина абсолютна (и знают ее только они). К таким культурам, согласно имеющимся данным, относится и Россия, и это можно легко увидеть в том, насколько яростно ведутся споры о «правильном» способе делать то или это (натаски и испытания собак например), или в том, насколько неохотно люди переходят с одного оружия на другое, даже если оно очевидно лучше.

Культурные конфликты на охоте

Когда встречаются два разных мира, обойтись без взаимного непонимания невозможно, и охота не является исключением – хотя культурный шок на охоте, кажется, возникает реже, чем при «просто поездках». Одним из типовых поворотов сюжета британских охотничьих рассказов является отказ клиента (после того, как он добыл один хороший трофей) стрелять менее привлекательных представителей этого вида, что вызывает недовольство проводника из местных жителей:

– Зачем только одного свалил, их там штук пять было?

– У остальных рога не очень.

«Зажрались, буржуи!» – думает проводник.

«Дикари кровожадные – лишь бы брюхо набить!» – пишет в дневнике клиент.

Это типичный пример межкультурного конфликта. Ценности долгосрочно ориентированной культуры побуждают клиента не стрелять ненужных ему животных, а для представителя краткосрочно ориентированной культуры, к которым принадлежит большинство коренных народностей Черной Африки и Северной Америки, принципиально максимально использовать имеющиеся шансы, так как следующая возможность «убить мясо» может не представиться еще долго. Поведение, совершенно оправданное и логичное в рамках одной культуры, становится неоправданным, нелогичным и неприемлемым, если мерить его рамками другой.

Для некоторых культур отношения между охотниками не могут строиться по модели «начальник-подчиненный», такая возможность просто «не прописана» в их «программах сознания». В результате егерь (гид, проводник) ведет себя так, как вел бы со своим братом, приехавшим из соседнего села, а клиент ожидает от него поведения обслуживающего персонала. Клайв Филлиппс-Уолли в своих советах британским спортсменам по охоте на Кавказе говорит об этом прямо: даже не пытайтесь общаться с горцами-проводниками как со слугами. Обращайтесь с ними как с равными – и вам воздастся. Бывает и наоборот – в нескольких рассказах русских охотников за границей прослеживались жалобы на «холодность» и «недушевность» персонала: возможно, как раз потому, что клиент ожидал обращения по модели «охотник-охотник», а гид строил отношения по модели «клиент-обслуга».

Значительная часть культурных конфликтов на охоте связана с различиями в параметре дистанции власти. Например, британское общество характеризуется низким индексом дистанции власти и высоким уровнем терпимости к неопределенности, а восточноафриканские общества – наоборот. Командуя своим персоналом на сафари, неопытный спортсмен невольно следует стандартам своей культуры – то есть формулирует распоряжения расплывчато, неконкретно (в расчете на то, что сотрудник сам домыслит необходимые детали) и вежливо (в форме просьбы): «А не затруднит ли вас, миссис Хадсон, то есть, извините, М'Пенза, принести мне чашечку чаю?»

Тем временем сотрудник ожидает услышать недвусмысленно сформулированный приказ, точный и подробный: «Чай, черный, ложка сахара, две ложки сливок, в стакане с подстаканником, БЕГОМ МАРШ!»

В результате распоряжение или просто не выполняется (это ж просьба – можно и не делать) или же выполняется, но недостающие подробности домысливаются сотрудником исходя из его собственных понятий о логике и устройстве мироздания, сильно отличающихся, мягко говоря, от европейских. Как следствие, персонал в глазах босса предстает ленивым и бестолковым, а босс в глазах персонала – самодуром, который сам не знает, чего хочет.

Сейчас подобные конфликты возникают достаточно редко – профессиональные аутфитеры отдают себе отчет в возможности их возникновения и соответственно готовят свой персонал. Но самое интересное, что даже раньше большинство описанных случаев культурного шока относилось к таким аспектам жизни, которые не зависели от цели поездки – то есть могли бы случиться и с основателем каучуковой плантации, и с военным консультантом. Но непосредственно в процессе охоты, пока человек из сердца Европы гонялся, скажем, с папуасами Новой Гвинеи за казуарами, никаких проблем ни в коммуникации, ни в интерпретации поведения друг друга не отмечалось. Не потому ли, что, сталкиваясь со схожими проблемами во взаимодействии с окружающей средой, культуры охотников всего мира приобретают схожие черты?

Внутрикультурные конфликты

Культурные конфликты на охоте возникают не только между представителями разных стран, но и между носителями одной и той же национальной культуры.

Многим российским охотникам доводилось наблюдать ситуации, когда новичок, имеющий определенное положение в обществе, ожидает получить на этом основании какие-то привилегии на охоте. Такая реакция в принципе типична для культур с высоким уровнем дистанции власти (Россия). Но интересно, что в узком контексте охоты такое поведение вызывает отторжение и жестоко высмеивается. Характерны в этом плане «Записки агронома» Г. Троепольского, в которых «хороший» глава района ведет себя с «простыми» охотниками на равных, а «плохой» бывший глава пытается давить окружающих своим авторитетом и постоянно попадает в абсурдные, нелепые ситуации. Статус в охотничьих командах дается только опытом и знаниями, и степень подчиненности лидеру там весьма относительная – его советам следуют не механически (по принципу «ты начальник – я дурак»), а постольку, поскольку они объективно чаще всего оказываются лучшим решением. Все это характерно для культур с низкой дистанцией власти.

Но это не единственный пример очевидных различий между национальной культурой и поведением охотников. Так, несмотря на то, что русская культура относится к коллективистской, охотники часто ведут себя как заядлые индивидуалисты. Даже в самых сплоченных коллективах каждый охотник охотится, по большому счету, для себя, и мало найдется людей, готовых после неудачной охоты утешиться тем, что «в котел» добыто немало, а значит, дичи домой привезу. Способность охотиться самостоятельно считается едва ли не высшей ценностью. Характерно для индивидуализма также придавать большую ценность вызову – сложной проблеме, решение которой приносит удовлетворение. Частота, с которой в охотничьих рассказах появляются «профессора» (особо крупные, опытные и осторожные звери и птицы), однозначно говорит о распространенности индивидуалистических ценностей в охоте.

Как тут не вспомнить, что, по мнению современных антропологов, коллективистские идеи возникли с развитием оседлых, сельскохозяйственных общин, а культуры охотников-собирателей характеризовались высоким уровнем индивидуализма! Но интереснее всего, что несовпадения между общепризнанными и охотничьими ценностями можно проследить практически по всему миру. Так, даже охотники из самых что ни на есть индивидуалистических культур, таких как Швеция или США, проявляют ярко коллективистские реакции, когда охота становится объектом атаки «защитников природы». Можно сказать, что охотники всех стран являются коллективистами вне группы (на уровне охотник-неохотник) и индивидуалистами внутри группы (между собой).

Сходство в поведении охотников во всем мире можно проследить и в других параметрах культуры. Так, охотничьи ценности во всем мире носят явно маскулинный характер. Стремление превзойти товарищей, показать, что ты быстрее, выше, сильнее, лучше стреляешь и в целом лучший охотник – эти эмоции знакомы охотникам всех народов, включая лидирующие по уровню фемининности страны Скандинавии. При этом даже там количество охотниц в разы уступает количеству охотников – а известно, что для групп, в которых преобладают мужчины, типичен более высокий уровень маскулинности, чем в среднем для данной культуры.

В русской охотничьей литературе конфликт между базовыми фемининными и «охотничьими» маскулинными ценностями отражается в таких произведениях, как, к примеру, «Одинец» В. Бианки, кульминация которых включает отказ от выстрела по находящемуся «в руках» особо крупному трофею. Здесь желание самоутвердиться, добыв самого осторожного и опытного зверя, борется с «жалостью к зверю», которая может иметь в основе своей неодобрение чрезмерных на фоне других успехов («тебе что, больше всех надо?») и сочувствие к неудачникам (другим охотникам, лишенным возможности добыть этот трофей). В результате фемининные ценности торжествуют явно (трофей не взят), а маскулинные – скрыто («я-то знаю, что мог бы его взять, если б захотел») – и отнюдь не случайно, что герой рассказа отказывается от выстрела, вспомнив девушку, на которую хотел произвести впечатление.

Но самый серьезный, пожалуй, культурный конфликт – в плане последствий для охоты и природы – связан с отношением к времени. Большинство известных культур охотников-собирателей имеют крайне краткосрочную ориентацию – и ценности такой культуры мы можем отметить в охотничьей литературе даже наций с самым высоким «индексом долгосрочности». Гедонизм, способность наслаждаться текущим моментом, испытывать радость от малого, игнорировать мысли о грядущих неприятностях – именно за этим, по мнению многих авторов, мы и ездим на охоту. Краткосрочная ориентация подкрепляется тем, что в действительности не добытую сегодня дичь вряд ли удастся добыть «в следующий раз» – он может наступить через несколько лет (работа, болезни, прочие форс-мажорные обстоятельства), а тем временем те звери и птицы, которых ты держишь на мушке сейчас, могут достаться хищнику, другому охотнику или «уйти на дальний кордон».

Таким образом, позыв «набить как можно больше здесь и сейчас» для охотника может быть вполне естественным. Отнюдь не случайно различные способы подавить этот позыв являются одной из основных тем охотничьей литературы. Культурные конфликты, подобные описанным выше (между клиентом и проводником), не попадали бы так часто на страницы книг и журналов, если бы не происходили в некотором роде в душе авторов. Любопытно, что охотничья культура Британии и Германии – страны с высоким уровнем долгосрочной временной ориентации – как будто умышленно сформирована так, чтобы снять этот конфликт: развести в угодьях столько дичи, чтобы желаемый объем отстрела совпадал с физическими возможностями охотников. Самоограничение, таким образом, теряет смысл. С другой стороны, трофейная охота ограничивает объем добычи требованием брать только такой трофей, который был бы лучше имеющегося – самоограничение здесь основывается на маскулинных ценностях.

Парадоксальная ситуация складывается с отношением к неопределенности. С одной стороны, охота – возможно, самое непредсказуемое занятие, известное человечеству. Не случайно у охотников столько примет, ритуалов, обрядов, призванных гарантировать успех охоты или предвещающих ее неудачу. Как объяснить то, что в странах, занимающих едва ли не первые места по уровню терпимости к неопределенности – например, в Британии, – охота сводится к ограниченному количеству почти ритуальных способов, сводящих неопределенность почти к нулю? Но с другой стороны, разве полное отсутствие неопределенности – как гарантия отсутствия добычи, так и гарантированная добыча – не делает охоту совершенно неинтересной? Разве не потребность испытать новые ощущения толкает людей на дальние, иногда рискованные, охотничьи путешествия?

Можно ли «сформировать культуру»?

С уверенностью говорить о «формировании», о каких-то характеристиках и даже о самом существовании охотничьей культуры в России на данный момент невозможно. Более того, сложно судить даже о национальной культуре России в целом. Совершенно очевидно, что наша страна – не однородная масса, а «лоскутное одеяло» из региональных, социальных и этнических субкультур, имеющих свои особенности, в том числе касающиеся охоты. Культурный конфликт между жителем города-миллионника и жителем глухой деревни – как показывает практика – может быть не менее ярким, чем между британцем и масаем. Очевидно, что и о единой охотничьей культуре вряд ли может идти речь, учитывая то, что общение между охотниками (будь то прямое или опосредованное средствами массовой информации) носит фрагментарный, спорадический характер.

Культуры не создаются людьми искусственно, они эволюционируют по своим, пока не до конца понятным нам законам. Если единая охотничья культура и может быть создана, то это произойдет как результат самоорганизации в процессе взаимодействия и общения самих охотников. В этом не следует видеть призыв к возрождению охотничьих обществ, которые и в лучшие для себя времена большинством своих членов воспринимались как искусственный и ненужный бюрократический элемент. Необходима в первую очередь коммуникация, общение, обмен информацией, и очень важно, чтобы этот обмен был добровольным и свободным.

Однако особенности «программного обеспечения» российского общества не позволяют большинству из нас спокойно принять тот факт, что единой охотничьей культуры пока, скорее всего, не существует, а наоборот, провоцируют желание такую культуру немедленно выдумать и насадить. При этом, как правило, требования к ней выдвигаются произвольно, исходя из личных представлений и склонностей, без учета имеющихся у предполагаемых носителей новой культуры базовых ценностей. Подобные попытки обречены на провал. «Формирование культуры», если под этим подразумевать изменение базовых параметров и ценностей, на сегодняшний день представляется практически невозможным. Это не значит, что на поведение людей нельзя влиять. Можно повышать популярность одних практик и снижать частотность других – но лишь до тех пор, пока воздействие на поведение основывается на имеющейся ценностной системе, а не пытается существенно ее изменить.

Например, для представителя культуры с краткосрочной временной ориентацией призыв не стрелять больше двух куропаток из выводка, «чтобы было на что охотиться завтра», почти физически невыполним – «завтра» в этой культуре практически синоним «никогда». Более эффективными могут оказаться другие доводы – например, то, что стрелять много дичи «не круто»: «так делает только быдло, которому жрать нечего, а я езжу на охоту не за мясом, мяса я себе хоть тонну куплю!» Представители «краткосрочной» культуры, как показывают исследования, часто мотивируются потребностью «быть не хуже других», и если любовь к природе «в тренде», вполне способны демонстративно ограничивать себя в добыче.

Законы, правила и этические нормы будут субъективно восприниматься как естественные и комфортные в исполнении только тогда, когда они в точности соответствуют культурным параметрам группы, которая призвана им следовать. Но, как мы уже видели, точные данные об этих параметрах на сегодняшний день отсутствуют. Охотничья культура, таким образом, в настоящее время нуждается не столько в «формировании», сколько в исследовании.


Текст: Алексей Морозов

Фото: © Depositphotos.com / Nomadsoul1


Вернуться к списку


Оставить комментарий

Текст сообщения*
Защита от автоматических сообщений

Подписка

Подписку можно оформить с любого месяца в течение года.

Оформить подписку

 
№3 (30) 2015 №4 (115) 2022 №6, Июнь, 2013 №9 (72) 2018 №7 (70) 2018 №3 (126) 2023